Ученье – свет. А выключатель я сломала!
Шрифт:
— Подпространственная магия! — довольный произведённым эффектом, пояснил один из гномиков.
— Потрясающе! — выдохнула я.
— Ринка, ты потом будешь потрясать нас своими кулинарными изысками, в съедобности которых я, лично, глубоко сомневаюсь, — ядовито заметил рейк, — а сейчас познакомь нас с содержимым этой восхитительно пахнущей мисочки.
— Если глубоко сомневаешься, то там и сиди, не поднимайся на поверхность, — буркнул Рерх. — А я верю в Рину. Правда? Я же ведь всегда был на твоей стороне? — потёрся мне о ноги рыжий подлиза. — Ну, давай, не томи желудок!
Я не знаю, чем не понравились слойки с ливером студентам, но у нас они ушли на ура. Миска опустела в считанные минуты.
— Больше нет? —
Я пожала плечами:
— Всё, что удалось честно отвоевать.
— Э-эх, сейчас бы картошечки со шкварочками! — мечтательно протянул рыжий голодающий.
— И куда в тебя столько лезет? — икнул Шон.
— У меня обмен веществ усиленный, — важно распушился Рерх. — Я существо магическое, нуждаюсь в качественном и калорийном питании.
— Ну не на ночь же!
— Спать пора! — раздался скрипучий голос откуда-то сверху.
Мы с котом подпрыгнули. Я заозиралась. У противоположной от двери стены стояли высокие часы с длинным тяжелым маятником. Над циферблатом сейчас зияла отворённая дверца, из которой высовывалась тонкая палочка с восседавшей на ней птичкой неопределённого вида. Она-то и голосила.
— Что вы говорите, уважаемая? — душевно мурлыкнул Рерх. Глаза его заблестели, походка стала крадущейся, а весь вид приобрёл вековую таинственность и грациозность кошачьего племени.
— Спать, говорю, пора! А вы жрёте на ночь глядя! — всё так же хмуро проскрипела она и опасливо покосилась синим блестящим глазом на кота.
— Я им тоже говорю — после шести жрать вредно, — с воодушевлением поддержал птичку Шон.
— Конечно, вредно, — согласилась я. — Поэтому мы едим не после шести, а после девяти.
— Да-да, — усиленно заискрил шерстью Рерх, — насчёт «после девяти» нигде ничего не сказано!
Птичка переглянулась с рейком и озадаченно замолчала.
— Всё равно — спать пора, — после некоторого раздумья неуверенно выдала птица. — И жрать вредно, — резюмировала она, сверкнув глазом.
— Ох, таки жить вообще вредно, — вздохнул кот, напуская на себя вселенскую грусть еврейского народа.
Птичка уселась на жёрдочку, закинула одну когтистую лапу на другую, полюбовалась на длинные когти и изрекла:
— Мда. В бытность свою почти вороной, я это поняла. Теперь вот легче. Ни тебе дождя, ни ветра под перья, ни наглых кошаков, — тут она скосила глаз на Рерха, — сиди себе в домике и кукуй.
— М-м-м, вороны не кукуют. Они каркают, — глубокомысленно произнёс Шон.
Птичка сморщила клюв(!) и вздохнула:
— Могу и прокаркать. — Подумала и добавила: — но куковать элегантнее. А я барышня воспитанная, благородных кровей.
— Мадам, — подлетел к ней Шон, — если после шести есть нельзя, то не выпить ли нам по рюмашке?
— Мисс, — курлыкнула «почти ворона», засмущавшись.
— О, мисс, — шаркнул ножкой в воздухе наш мелкий пакостник. — Чего предпочитаете в это время суток? Шампанское, брют, сидр?
— Э-э-э-э, — кокетливо повела крылышком птичка, — а простой водовки у вас нет?
Шон расплылся в злорадной улыбе, смотался на импровизированную кухню и возвратился, держа под мышкой бутылку прозрачного алкоголя, а в руках тарелку с настроганными наспех бутербродами.
Через несколько минут они вдвоём сидели на жёрдочке и клюкали. Запотевшая бутылка возвышалась на крыше часового домика гордым укором совести.
Меня ужалило чувство ревности, но я, скрепя зубами, затолкала его поглубже.
— Что ж, спать так спать, — подвела итог дня.
Немного поплескавшись в ванной, я блаженно растянулась на мягкой постели. На прикроватном столике материализовался вестник.
— Кузя отчёт прислал, — определила я по печати на магбумаге.
Округлые буквы ложились в ровные строчки, которые обстоятельно описывали прошедший в замке день. Домовой не забыл ни одной мелочи, но разумно
Под тихое бубнение нетрезвого рейка и приглушённое кокетливое хихиканье «почти вороны» я заснула.
3.1
— Подъём! — хрипло орал кто-то на весь блок.
Я в непонятках соскочила с кровати, впопыхах наступила на хвост коту, тот с перепугу взвился вверх и выпустил когти прямо мне в нижние полушария мозга, чем вызвал увеличение моей прыгучести. Далее всё произошедшее можно положить на бумагу и предложить, как сценарий одного из выпусков Ералаша. Взлетев в воздух вместе с болтающимся сзади Рерхом, который придал не только прыгучесть, но и ускорение в полёте, я попыталась вписаться в дверь, ведущую из спальни в гостиную. В попытке притормозить пришлось схватиться за первое попавшееся препятствие, а именно — за шторину. Эта бархатная тряпка вместо того, чтобы снизить скорость моего планирования, обвила ноги, заставив шмякнуться вниз головой, словно шторный зажим, у которого лопнула пружинка. Кот молниеносно воспользовался ситуацией, оттолкнулся от моей спины и рванул на выход. Только не учёл, что его когти распороли ночную сорочку и оставили на коже багровые следы. Чуть позднее, секундой позже, мозг прострелила дикая боль — коготочки у котика, как у рыси. Откормила на свою голову! То есть — задницу. Естественно, я дёрнулась следом за рыжим паршивцем. Тонкие аристократические кольца, на которых держались шторы, не выдержали грубого трепыхания взбешённого тела, разжались, и я опять рухнула на пол, благо лететь было недалеко, обошлась только ушибами, больно ударив локти. Кот в страхе метался по спальне — никак не мог найти выход. Наконец, издав победный рёв, дверь была найдена. Но я тоже не зевала. Схватила упавшую шторину и запульнула вслед меховому самоубийце. Надеялась, что она также спеленает и его, тогда эта рыжая зараза не сможет уйти от справедливого возмездия. Только кошачья удача сегодня проснулась раньше моей. Рерху удалось избежать столкновения с бархатом, ашторина вывалилась в гостиную. Не долетела, повиснув на двери. Следом за ней, под побудочные завывания «почти вороны», вылетел рыжий с выпученными пекинесьими глазами. Завершала утреннюю парадную колонну я, демонстрируя познания в межмировом фольклоре, то есть банально матерясь. Хотя — нет. Материлась я изобретательно и виртуозно. На последнем мате мне удалось схватить рыжую бестию за хвост, мы свалились на пол, предварительно задев шторину-оборванку, которая победно прикрыла композицию «разъярённая я и кот». Всё разом стихло. И вот в этой тишине заключительным аккордом стала воронья фраза:
— Мать моя в майонезе!
Отплевываясь от шерсти, я выпуталась из бархатной ловушки и зло уставилась на часовую птичку. Ворона сидела на жёрдочке, с восхищением таращила глаза сквозь невесть откуда взявшиеся на клюве очки, и держала в крыльях ручку и блокнот, изящно оттопырив маховые перья и всем своим видом выражая готовность запечатлеть неизвестные ей ранее словесные перлы.
— Столько новых слов! Повторите, пожалуйста!
Профессорский вид вороны разом смыл злость волной раздражения.
— Лысые ёжики! — простонали из кухонного проёма.
Я перенастроилась на звук. Из-за косяка кухонной двери испуганно хлопали круглыми глазами енотовидные гномики.
— Риночка, — опасливо раздалось сверху, — кофе сварить?
Подумав долгую секунду, я согласилась.
— Вари. Только я сначала эту рыжую тушу пристукну. Будет у нас к ужину бефстроганов в шубе.
Кот притворился меховым элементом декора.
— Ой, да брось ты его! — засуетился Шон. — Какой из него бефстроганов? Тем более, ты же знаешь — у меня от шерсти изжога. Давай, я тебе сырочка на хлебушек положу и в духовочке запеку.