Ученик лоцмана
Шрифт:
Уж не знаю, с чего это пришло мне в голову, но только выбрав плавучий якорь, я вдруг кинулся в каюту, выдвинул ящик и извлёк на свет божий кожаную сумочку с астролябией. С тех пор, как я получил эту загадочную штуковину от Дары, я, конечно, не раз её рассматривал, даже, повинуясь какому-то наитию, старательно перерисовал карандашом в дневник взаимное расположение всех лимбов, ползунков и символов — но вот применять по назначению попыток не предпринимал. Видимо, на внезапную эту мысль натолкнул меня острый блеск на дальнем мысу острова — мои усилия по расчистке зеркальных чаш и дисков от гуано не пропали даром, и теперь странный маяк исправно отбрасывал в океан солнечные блики — и это несмотря на то, что солнце то и дело скрывалось за летящими по небу облачными полосами.
Как и что следует делать с таинственным прибором, чьё назначение явно далеко выходит за рамки обычной
Чего я ждал от этого очевидно бессмысленного действия? Понятия не имею. Сделал — и сделал, а теперь пришло время заняться и серьёзным делом. Я оглянулся, проверяя, на месте ли надувнушка — она по-прежнему болталась в волнах на буксирном конце в десятке метров за кормой «Штральзунда», — прикинул направление волн, ветра — и дал ход…'
Я даже не пытался устроиться на ночь на «Штральзунде» — вставшую на якоря посреди лагуны догу болтало так сильно, что сразу стало очевидно, что ничего хорошего из такой попытки выспаться не получится. Я проверил ещё раз якорные канаты, завёл на всякий случай третий, запасной якорь в сторону близкого пляжа, и в три приёма свёз добычу на берег. До темноты было ещё далеко; ветер то принимался дуть сильнее, то успокаивался; грозовой фронт, чреватый неслабым штормом, прошёл стороной, освежив меня недолгим, но вполне тропическим дождичком. Я заново поставил палатку, натянул поверх неё дополнительный тент и стал прикидывать, чем заняться сперва — запустить загребущие ручки в тюки с добром, или воздержаться пока и позаботиться о хлебе насущном — тем более, что с самого утра у меня маковой росины во рту не было. Возиться с ощипываением, потрошением и запеканием в глине фазанов не хотелось, и я решил смалодушничать и разогреть на обед банку тушняка, сдобрив это нехитрое блюдо поджаренной на свином жиру картошкой и парой наструганных луковиц.
Сказано-сделано; не прошло и четверти часа, как тающий на противне жир уже стрелял во все стороны горячими каплями, рядом попыхивал на угольях чайник, а Кара, устроившись на песке, старательно вылизывала миску, в которую я щедро бухнул почти полбанки тушёнки из двух открытых с расчётом на обед и сегодняшний ужин. Фазаны, завёрнутые в мокрые тряпки, зарыты недалеко от приливной линии в песок и придавлены сверху парочкой крупных обломков коралла — ничего, до завтра как-нибудь долежат, а там и до них руки дойдут…
Ну вот, готово. Я снял пробу — а ничего так, сюда бы ещё грибов, которых, к сожалению, на острове я не обнаружил. Вернее, обнаружил, но самого, что ни на есть подозрительного вида — на длинных тонких ножках, с чешуйчатыми, бледно-фиолетового вида шляпками конической формы они несколько раз попадались мне выше, в предгорье, по пути к водопою. Экспериментировать с их жаркой — нет уж, спасибо, до настолько отчаянного положения я ещё не дошёл. Зато — высыпал в закипающий котелок несколько жменей крупных, смахивающих на гребешки моллюсков — пока я обедаю, очередное «экспериментальное» блюдо должно приготовиться, и мы с карой снимем пробу. Под разведённый «Рояль», ясное дело — могу себе позволить в ознаменование столь успешной вылазки!
Я уже прикончил половину обеденной порции-картошка с «Великой стеной была хороша, недаром я не пожалел лаврового листа и перчика, — когда Кара с рычанием вскочила и кинулась к линии прибоя — и тут же со стороны океана, из-за длинной полосу кораллового песка, обозначающего дальнюю границу лагуны, до слуха моего долетел гулкий пушечный выстрел. Я тоже вскочил, как встрёпанный, нашаривая карабин — хотя разум подсказывал мне, что против того, что умеет так солидно бабахать, он будет бесполезен. Бинокль тут больше пригодился бы; я слазил за ним в палатку, а когда выбрался наружу — над полосой ослепительно-белого в лучах вечернего солнца и двух из трёх возможных лун виднелись чёрные чёрточки мачт, неторопливо ползущие ко входу в лагуну. Минуту спустя я разглядел и корпус судна — не слишком крупное, изящно изогнутое к корме и носу, с острым клиперским форштевнем, оно несло парусное вооружение бригантины, или, как её порой называют, шхуны-брига. Сейчас из всех парусов поднят был фор-марсель, малый кливер над бушпритом, и большой грота-гаф-трисель, косой трапецевидный парус, который ставят на судах с такой оснасткой позади грот-мачты. Их полотнища не помешали мне, впрочем, разглядеть тонкую, выкрашенную в красный цвет трубу, торчащую из палубы позади фок-мачты. Уж не знаю почему, но судно с первого взглляда вызвало у меня в памяти парусно-паровую яхту 'Дункан» из «Детей капитана Гранта» — нет, не из фильма 1936 года, где её изображала учебная баркентина «Вега», и даже не трёхмачтовая гафельная шхуна «Кондор» финской постройки, игравшая ту же роль в советско-болгарской многосерийке восемьдесят пятого года. Подобный вид, скорее всего, имел натуральный «Дункан», как он был описан у «Жюля Верна» — именно таким я себе его и представлял ещё в детстве, когда изучал полные загадочных морских терминов описания любимой яхты лорда Гленервана.
Я подкрутил колёсико бинокля, стараясь рассмотреть людей, стоящих на низком мостике, и тут со шканцев снова выбросился клуб ватно-белого порохового дыма. Пару секунд спустя до меня докатился звук самого выстрела, и я увидел, как стоящие на мостике люди замахали мне фуражками. Что ж, раз уж меня приветствуют согласно всем правилам морского этикета — надо, в свою очередь, соответствовать; я вскинул карабин, дважды выстрелил в воздух, после нацепил на ствол карабина сохнущую на растяжке палатки футболку и засемафорил в ответ. Кара при этом звонко залаяла, и в голосе её я не услышал ни тревоги, не настороженности — одна только радость от предстоящей встречи с кем-то хорошо знакомым, кого она давно не видела.
…и, кажется, я догадываюсь, кто это может быть…
V
— И кой чёрт понёс тебя на эту галеру?[1]
Я покосился на мастера Валуэра с удивлением.
— Вы, вроде, говорили, что бывали на Земле один-единственный раз, а больше никто туда не путешествует?
— Так и есть, один раз — и, между прочим, для того, чтобы вытащить к нам твою драгоценную особу. Что до других — нет, я такого не говорил. Упомянул как-то, что с некоторых пор вольные торговцы и путешественники, странствующие по Фарватерам, с некоторых пор обходят вашу Землю десятой дорогой. Но это не значит, что таких визитов не было раньше — например, в Библиотеке магистрата есть огромный раздел, посвящённый исключительно вашей литературе и живописи, и всякой там прочей драматургии. Можешь не верить, но во многих мирах их ценят исключительно высоко. Вот и фраза эта мне запомнилась — из пьесы, которую ставили в нашем городском театре. названия кое-какие, ясное дело, поменяли, а так ничего, публика хорошо принимала. Кстати, и писатель, о котором мы говорили в самый первый день, когда ты тут оказался…
Это был уже второй мой визит в Зурбаган. После недолгой беседы, сопровождавшейся громогласной сложносочинённой руганью, что последовала за высадкой Валуэра в лагуне, куда он явился, стоя в рост на носу шлюпки, которые подгоняли в лагуну три пары вёсел в крепких матросских руках, мне был дан час на сборы. Потом «Штральзунд взяли на буксир и оба судна, ориентируясь на свет 'зеркального» маяка и загадочные показания астролябии, которую мастер Валу ни на миг не выпускал из рук, прорвали завесу мрака и вышли на Фарватер…
— Александр Грин, как же, как же… — я кивнул. — Помню. Любопытно было бы выяснить, как его к вам занесло? Или тоже пытались убедить его пойти в Лоцманы? Так хорошо, что не согласился, земная литература многого лишилась бы тогда…
Мы сидели в тесной кают-компании «Квадранта» — такое имя носила явившаяся за мной бригантина' за небольшим столиком, зажатым между буфетом и плоским кабинетным клавесином. Судно слегка покачивалось — внешний рейд то и дело тревожили разведёнными волнами проходящие мимо суда, а из-за борта доносился торопливый перестук молотков, визг пил и отрывистые команды на незнакомом языке — это матросы «Квадранта» под руководством судового плотника «Квадранта» возились с какими-то мелкими починками на «Штральзунде». Он было пришвартована к борту бригантины, и мастер Валуэр пообещал, что о ней позаботятся — «вижу, кораблику крепко досталось на Фарватере, надо бы привести в порядок, подлатать кой-чего, пока есть время и возможность…» Я не возражал — моряки с «Квадранта» знают своё дело туго, дорка попала в надёжные руки и можно о ней не беспокоиться…