Училка тоже человек
Шрифт:
– Ленусик, – начала хозяйка, откашлявшись (еще в первый вечер она сказала, что была у нее дочушка, тоже Леной звали, померла младенцем, и пусть уж квартирантка не чурается, что она иной раз назовет ее Ленусиком. Ленусик тогда непонятно усмехнулась: суждено ей было умереть с этим именем). – Вчера бумажку участковый принес.
Ленусик строго – вопросительно взглянула поверх очков на оробевшую хозяйку:
– В чем дело? Конкретизируйте.
А дело было в том, что возвращался с поселения двадцатилетний хозяйкин сын Юрка. Это и сообщила хозяйка, робко
Ленусик задумалась. Хозяйка трусила.
– Вы хотите, чтобы я освободила комнату?
– Ох, что ты, упаси бог, лучше тебя квартирантки и желать грех! – хозяйка обрадовалась такому обороту дела и даже замахала от радости руками. – Живи себе на здоровье. Юрочку-то я в малой комнате устрою, а сама приспособлюсь в зале.
Ленусик удовлетворенно кивнула и снова стала пить чай и читать книгу. На ее спокойствие и благоденствие до конца учебного года не покушались – остальное Ленусика не касалось. Вот если б хозяйка попросила ее отсюда – она бы во всей красе показала свой тяжелый и вредный характер.
Все-таки, уходя из кухни, Ленусик нашла нужным сказать назидательно:
– Вам следовало предупредить меня, что ваш сын находится на поселении. И только, пожалуйста, без пьяных дебошей.
Хозяйка вздохнула с облегчением, когда Ленусик вышла.
Складывая в уродец-портфель тетрадки с конспектами, Ленусик позабыла об утреннем разговоре за чаем. Ей предстоял плотный рабочий. день.
…Еще вчера Ленусик, выходя из аудитории, встретилась с куратором группы Циунчуком – низеньким, плотным человечком в топорщащемся пиджачке, с добродушным, обвисшим книзу лицом и маленькими глазками. До первой сессии его называли «гималайским медвежонком» – только до первой сессии.
Он преподавал у них историю средних веков, на которые регулярно не ходило полгруппы. Циунчук вести перекличку считал унизительным для себя и для студентов. Никто не подозревал, что подлый Ленусик передает ему потом в коридоре списки посещаемости. И его глазки не переставали добродушно поблескивать.
Училась у них на курсе студентка Шурочка Левченко, рыженькая, хорошенькая, страшная любительница отчебучивать шутки на диво всей группе. Сокурсники и молодые преподаватели говорили с ней только улыбаясь и во время разговора обводили неопределенными взглядами ее фигурку и ножки.
Циунчук не был молодым преподавателем. На семинаре он уткнулся в журнал, тяжело подышал и вызвал, наконец, А. Левченко. А. Левченко, разумеется, из предмета ничегошеньки не знала. Но она была красивая, а все красивые отлично осознают, что сделать провинность им гораздо легче, веселее и безопаснее, чем всем остальным; именно сознание этого вселяет в них особое безрассудство.
Так как семинар был первый в семестре, Шурочка думала, что Циунчук не может запомнить их всех в лицо. И никто их в лицо еще не знает, единственно кроме гнуснятины Ленусика.
Шурочка встала, капризно и решительно передернула плечиком и сказала, что студентка Левченко отсутствует. Нет ее, и все тут. Группа – тогда еще несмышленыши со школьной
Циунчук страшно удивился, заморгал добрыми глазками:
– Позвольте… Как это – отсутствует? – будто не видел, что половина скамей в аудитории пустует.
Шурочка тоже широко распахнула подкрахмаленные реснички и изобразила на лице изумление: а я, мол, почем знаю? Она цвела в ожидании триумфа, который ждал ее на переменке в курилке, и победоносно поворачивала точеную головку налево и направо.
– Н-да… Гум. Неприятно… М-да… м-м. Гум, – Циунчук все больше мрачнел. Посопев, он вдруг обратился к Шурочке:
– В таком случае, вас вместо вашей подруги попросим. Ваша, кстати, как фамилия?
Шурочка хотела заметить с возмущением, что такая злостная прогульщица как Левченко, не может являться ее подругой… и застыла с разинутым сиреневым ротиком: вот это влипла!
А на зимней сессии полгруппы завалило экзамен по истории средних веков. Циунчук чувствовал себя превосходно, суетился, подмигивал добродушно прищуренным глазом. Заглядывая в какую-то тетрадочку, он говорил студенту:
– М-да… А вот вы, молодой человек, пропустили ровно тридцать два моих часа. Не обойтись без дополнительных вопросов, а? На даты, а? Не обойтись? – и, не добившись удовлетворительного ответа, безжалостно ставил «два»: это куратор – студенту своей группы! Он, как и Ленусик, тоже был в какой-то мере фанатик.
После сессии кличка «гималайский медвежонок» была навсегда вытеснена другой, олицетворяющей вероломство, коварство и жестокость: «Циунчук – Большой Змей».
Итак, Ленусик встретилась вчера с Циунчуком, и он, галантно взяв ее под острый локоть, повел вглубь коридора. Он сообщил, что на завтра назначено комсомольское бюро, и без своей помощницы ему никак не обойтись. У Ленусика было по горло своих учкомовских дел, но отказываться она не стала: надо так надо. В этом она очень напоминала комсомольцев двадцатых годов. Оба грустно, как сообщники, улыбнулись друг другу. Вкратце куратор ознакомил ее с ЧП, в котором фигурировала опять-таки неугомонная Шурочка Левченко.
Месяц назад Шурочка вышла замуж за однокурсника, культуриста Родика, но ни капельки не остепенилась. Ей показалось, что от семейной жизни она пополнела, она ужаснулась этому открытию и стала бегать вдоль трамвайной линии.
Так как она бегала поздними вечерами, то Родик также натягивал спортивный костюм, напяливал низко на лоб шапочку, чтобы не было видно мрачного лица, и трусил в метрах двадцати от смеющейся Шурочки. Пас жену, как говорили, подмигивая, в общежитии.
В тот роковой вечер бегущий Родик потерял из виду ярко-голубую Шурочкину шапку с весело прыгающим помпоном. Родик заметался, как потерявшая след гончая, добежал до конечной остановки, вернулся, совершенно растерянный, к общежитию, закрутился на месте, потом побежал назад.