Учитель Гнус. Верноподданный. Новеллы
Шрифт:
— И что тогда? — спросил Вулков.
Дидерих сам не знал. К счастью, в зале произошел какой-то переполох: там задвигали стульями и кто-то попросил открыть главные двери. Это был Кюлеман. Больной старик, с трудом неся свое грузное тело, торопливо прошел по зеркальной галерее. В буфетной нашли, что со времени процесса он сильно сдал.
— Будь его воля, он оправдал бы Лауэра, но большинством голосов было решено иначе, — сказал Дидерих.
— Камни в почках, говорят, ведут к смертельному исходу, — заметил доктор Шеффельвейс.
— А в рейхстаге мы для него
Бургомистр подхихикнул. Дидерих сделал круглые глаза. Он наклонился к уху Вулкова и прошептал:
— Его завещание?…
— А что там такое?
— Он оставляет свое состояние городу, — важно объяснил доктор Шеффельвейс. — Возможно, мы построим на эти деньги приют для грудных младенцев.
— Приют для грудных младенцев? — презрительно фыркнул Дидерих. — По-вашему, это предел патриотизма?
— Вот оно что! — Вулков кивнул Дидериху в знак одобрения. — Сколько у него монет?
— По меньшей мере полмиллиона, — сказал бургомистр и поспешил заверить: — Я был бы счастлив, если б удалось добиться…
— Это очень просто, — уверенно сказал Дидерих.
Вдруг в зале засмеялись, и засмеялись совсем не так, как прежде, а искренне, от души и, без всякого сомнения, — злорадно. Президентша, словно спасаясь бегством, кинулась за стойку, казалось, она готова забраться под нее.
— Боже праведный! — заныла фрау фон Вулков. — Все погибло!
— Да ну? — протянул ее супруг и, грозно насупившись, стал в дверях. Но и это не смогло сдержать веселье в зале. Магда говорила тайной графине: «Поворачивайся живей, деревенская чушка! Подай господину лейтенанту кофе!» — «Чаю!» — поправлял чей-то голос. «Кофе!» — повторяла Магда; голос настаивал на своем, Магда — на своем. Публика поняла, что это пререкаются Магда и суфлер. К счастью, лейтенант нашел выход из положения, он звякнул шпорами и сказал: «Прошу того и другого», — после чего публика засмеялась уже добродушно. Но президентша вся кипела от негодования.
— Вот вам публика! Она была и остается зверем! — скрежеща зубами, проговорила фрау фон Вулков.
— На всякую старуху бывает проруха, — сказал супруг и подмигнул Дидериху.
— Но если люди понимают друг друга, — так же многозначительно ответил Дидерих, — прорухи не будет.
После этого он счел за благо всецело посвятить себя фрау фон Вулков и ее творению. Пусть бургомистр тем временем предает своих друзей и обещает Вулкову исполнить все его пожелания относительно выборов.
— Моя сестра — дура, — сказал Дидерих. — Дома я ее проберу.
Фрау фон Вулков пренебрежительно усмехнулась:
— Бедняжка, она делает, что может. Но публика! Какая нестерпимая беззастенчивость, какая неблагодарность! Ведь только что автора так вознесли, так восхищались его идеалами!
— Поверьте, графиня, — проникновенно сказал Дидерих, — не вам одной приходится делать столь горький вывод. Такова уж общественная жизнь. — Он думал об энтузиазме, который всех обуревал после его столкновения с оскорбителем величества, и об испытаниях, посыпавшихся затем на его голову. — В конечном счете правда все-таки торжествует! — заключил он.
— Вы тоже такого мнения? — сказала она с улыбкой, точно пробившейся сквозь тучу. — Да. Доброе. Истинное. Прекрасное. — Она протянула ему тонкую руку. — Верю, друг мой, что мы с вами найдем общий язык.
Дидерих, понимая, что несет в себе это мгновенье, смело приложился к пальчикам фрау фон Вулков и щелкнул каблуками. Прижав руку к сердцу, он сказал проникновенным голосом:
— Поверьте мне, графиня…
Вулковская племянница и юный Шпрециус остались наедине, он наконец узнал в ней униженную графиню, она в нем — неимущего кузена; им было уже известно, что они предназначены друг для друга, и вот они вдвоем мечтают о будущем блеске, о зале, сверкающем позолотой, где они вместе с другими избранниками смиренно и гордо будут упиваться лучами монаршей милости…
Президентша вздохнула.
— Вам я могу признаться, — произнесла она. — Я здесь очень тоскую по двору. Если по рождению принадлежишь, подобно мне, к дворцовой знати… А теперь…
Дидерих увидел за стеклами ее пенсне две слезинки. Эта нечаянно открывшаяся ему трагедия из жизни аристократов так его потрясла, что он стал во фронт.
— Ваше сиятельство, — сказал он сдержанно и отрывисто. — Значит, тайная графиня?.. — Он испугался и умолк.
Как раз в эту минуту бургомистр своим бесцветным голосом говорил на ухо фон Вулкову, что Кюлеман не будет больше выставлять свою кандидатуру, а на его место свободомыслящие собираются выдвинуть доктора Гейтейфеля. Он соглашался с Вулковом, что надо уже сейчас, пока еще никто не ждет роспуска рейхстага, предпринять необходимые контрмеры…
Дидерих осмелился наконец прервать молчание, он сказал тихо и бережно:
— Но надеюсь, графиня, что все кончится хорошо? Их ведь никто больше не разлучит?
Фрау фон Вулков овладела собой и с большим тактом перешла от интимного тона душевных излияний к тону непринужденной болтовни:
— Боже мой, господин доктор, что вы хотите, этот злосчастный денежный вопрос! Разве могут наши молодые люди быть счастливы?
— Почему бы им не обратиться в суд? — воскликнул Дидерих, оскорбленный в своем чувстве законности. Но фрау фон Вулков поморщилась:
— Fi donc! [13] Это привело бы к тому, что молодой граф, то есть Ядассон, объявил бы своего отца психически неполноценным. В третьем акте, который вы сейчас увидите, Ядассон угрожает этим лейтенанту в сцене, по-моему, удавшейся мне. Неужели лейтенанту взять такой грех на душу? А дробление родового имущества? В вашей среде это, быть может, не встретило бы особых возражений. Но у нас, видите ли, многое невозможно.
Дидерих поклонился.
— Высшие сферы руководствуются понятиями, недоступными нашему пониманию. Да, пожалуй, и пониманию судей.
13
Что вы! (франц.)