Учитель Гнус. Верноподданный. Новеллы
Шрифт:
Рассказ о событиях прошлого примечателен в дилогии Г. Манна одним специфическим стилевым приемом, во многом связанным с уже отмеченной тональностью философских раздумий об изображаемых событиях, соотнесением их с настоящим. Но хотя автор избегает прямого вмешательства в повествование, мы постоянно ощущаем его присутствие в романе, ту дистанцию, которую он сохраняет по отношению к объекту изображения. Это сказывается и в отмеченной выше авторской иронии, и в том, что автор часто обращается к будущему своего героя (прием, который можно было бы назвать проекцией настоящего — по отношению ко времени действия романа — в будущее). Иными словами, повествование ведется от автора, которому ведома судьба его героя в будущем. Такой манерой Г. Манн как бы сочетает в себе и художника-повествователя, строящего динамичную и увлекательную сюжетную интригу, обусловленную конкретно-исторической атмосферой эпохи, и историка, который рассказывает о событиях многовековой давности, оценивая их с высоты перспективной проекции в свою современность. В целом романы о Генрихе IV,
Когда вслед за многими другими европейскими странами в паучьих лапах гитлеровской свастики оказалась и Франция, писатель на семидесятом году жизни должен был опять искать себе новое пристанище. С небольшим рюкзаком за плечами пройдя ночью тридцать километров через Пиренеи и далее на небольшом моторном катере обогнув побережье Испании под постоянной угрозой быть схваченным немецкими или итальянскими судами, он добрался до Лиссабона. Отправившись оттуда на греческом судне и переплыв океан, писатель высадился в Нью-Йорке. Последние десять лет жизни, так и не увидев больше родины, он провел, испытывая тяжкие материальные лишения, в Калифорнии, где и умер 12 марта 1950 года. Это была самая горькая пора его жизни, годы почти полного одиночества, особенно тяжелые для писателя, привыкшего к бурной общественно-политической деятельности.
Незадолго до смерти Г. Манн принимает предложенный ему пост президента вновь основанной в ГДР Академии искусств в Берлине. В марте 1950 года он должен был на польском пароходе «Стефан Баторий», на который он уже заказал каюту, прибыть в Гдыню, а оттуда проследовать в Берлин.
Произведения Г. Манна последних лет — романы «Лидице» (1943), «Дыхание» (1949), «Прием в свете» (издан посмертно) — следует рассматривать как определенное звено в процессе новых идейно-эстетических поисков писателя, поисков новых средств художественной выразительности. Это и тенденция к синкретичности жанра в романе «Лидице», это и попытка по-новому осмыслить художественные возможности социальной сатиры в романе «Прием в свете», во многом восходящем к раннему сатирическому роману «Земля обетованная», это и попытка вновь использовать формальный арсенал поэтики экспрессионизма. Нельзя при этом не отметить, что эти последние романы слабее лучших романов прежних лет и в идейном и в художественном отношениях, что вполне можно объяснить и известным разочарованием писателя в революционных потенциях немецкого народа, и тяжелыми условиями последних лет его жизни.
Наиболее ценной частью его творчества последних лет является публицистика и, особенно, книга «Обзор века» (1946) полумемуарного, полупублицистического характера. Эта книга, высоко оцененная, в частности Томасом Манном, — подведение жизненных итогов большим художником и общественным деятелем. В ней Г. Манн рассказывает о себе, делится мыслями о событиях и людях, современником которых он был. Антифашистский гуманистический пафос, критика немецкой реакции делают ее одним из самых заметных произведений немецкой эмиграции. Книга эта замечательна еще и тем, что, наиболее ярко выражая завершающий этап идейного развития писателя, она свидетельствовала полное признание им идей коммунизма и Октябрьской революции.
Основным жанром в творчестве Г. Манна является роман. Именно через роман наиболее полно раскрывается его творческий облик. Но наряду с публицистикой и драмой в творческом наследии писателя заметное место занимает новелла. Г. Манн обращался к этому жанру довольно часто и на разных этапах своего творчества.
Вполне естественно, что Г. Манн, романист остро социальной идейной ориентации, и во многих своих новеллах разрабатывает актуальные социально-политические темы. Среди новелл этого плана читатель настоящего тома познакомится, в частности, с новеллой «Стэрни», в остром динамичном сюжете рисующей картину нравственного разложения, атмосферу спекуляций и коммерческого ажиотажа, охватившего побежденную в первой мировой войне Германию. Как и в некоторых романах «веймарского» периода, Г. Манна интересует здесь судьба молодого поколения. Молодой обер-лейтенант Герд Гёц Раков, вернувшийся в 1918 году с фронта и примкнувший к крайне реакционным политическим кругам, в атмосфере спекулятивной горячки становится на путь уголовных преступлений. В ряду социальных новелл особенно примечательна новелла «Кобес», очень близкая в идейном и эстетическом плане к последнему роману трилогии «Империя» — «Голова». Пользуясь художественными средствами экспрессионизма, Г. Манн в образе заглавного героя новеллы дает символическое обобщение тотальной, всепоглощающей власти монополий, подминающей под себя и людей, и всю государственную машину. Вся новелла, написанная в напряженном экспрессионистском стиле, выдержана в тонах мрачного гротеска. Гиперболизированный образ Кобеса и той неодолимой силы капиталистического Молоха, которую он воплощает, не имеют в новелле никаких сдерживающих или противодействующих сил. Поэтому новелле присуща определенная пессимистическая окраска. Но в основе своей она отражает реально сложившийся в ту пору социальный климат в Германии. При всей своей экспрессионистичной абстрактности и символичности Кобес Г. Манна имел своего реального прототипа в лице одного из крупнейших немецких монополистов того времени Гуго Стиннеса.
Другой ряд новелл, хотя они и не лишены социальной проблематики, в большей мере можно отнести к новеллам психологическим. В новеллах «Сердце», «Брат» и других, представляющих собой глубокие психологические этюды, делается явный акцент на нравственно-этических проблемах, хотя они раскрываются в весьма конкретном и подчас очень остром социальном контексте.
При известной композиционной и сюжетной незавершенности новеллы Г. Манна, как и его романы, привлекают динамичностью и остротой действия, глубиной психологической разработки образов. Знакомство с ними существенным образом расширяет наше представление о творческой манере этого замечательного художника.
Творческий путь Генриха Манна — великого писателя Германии, верного сына своего народа — яркий пример того, как лучшие художники буржуазно-демократического склада, лучшие писатели критического реализма приходят к признанию правильности марксистского учения и сближаются с литературой социалистического реализма.
А.Дмитриев
Учитель Гнус {1}
Глава первая
Фамилия его была Нусс, но вся школа называла его Гнусом. Ничего удивительного в этом не было. Прозвища учителей время от времени менялись. Обновленный состав класса кровожадно открывал в учителях комические черты, недостаточно оцененные прошлогодними учениками, и спешил заклеймить их метким словечком. Но Гнус назывался Гнусом во многих поколениях; к этому прозвищу привык весь город, коллеги иначе не именовали его вне стен гимназии, и даже в ее стенах, едва только он поворачивался к ним спиной. Учителя, державшие у себя нахлебников-гимназистов и следившие за их домашними занятиями, не стеснялись говорить об учителе Гнусе. Если бы какой-нибудь бойкий малый, внимательно присмотревшись к наставнику шестого класса, вдруг вздумал окрестить его новым именем, из этого бы ровно ничего не вышло хотя бы уж потому, что привычное прозвище и сейчас бесило старого учителя не меньше, чем двадцать шесть лет назад. Достаточно было при его появлении на школьном дворе кому-нибудь крикнуть: «Да ведь здесь пахнет какой-то гнусью!» или: «Ой-ой-ой! Что за гнусная вонь!» — старик тут же вздергивал плечо, всегда правое, которое и без того было выше левого, и бросал из-под очков косой взгляд на крикуна. Гимназисты считали этот взгляд коварным, на деле же он был только трусливым и мстительным — взгляд тирана с нечистой совестью, ищущий кинжал в складках любого плаща. Одеревенелый подбородок Гнуса с жидкой бурой бороденкой начинал ходуном ходить. Не имея возможности «уличить» крикуна, он поневоле пробирался дальше на своих тощих, искривленных ногах, глубже нахлобучив на лоб засаленную фетровую шляпу.
В прошлом году в день Гнусова юбилея гимназисты устроили факельное шествие к его дому. Он вышел на балкон и стал держать речь. И в то время, как все, задрав головы, смотрели на него, вдруг раздался чей-то противный скрипучий голос:
— Какой гнусный воздух!
Другие тотчас же откликнулись:
— Да, пахнет гнусью! Пахнет гнусью!
Учитель там, наверху, хотя предвидевший возможность такого происшествия, стал запинаться и смотреть крикунам прямо в открытые рты. Коллеги его стояли неподалеку; он чувствовал, что опять ему никого «уличить» не удастся, но запомнил все имена. Уже на следующий день учитель заверил юнца со скрипучим голосом, не знавшего, как называется деревня, где родилась Орлеанская дева {2} , что он еще не раз сумеет «подпортить» жизнь такому нерадивому ученику. И правда, этот Кизелак остался на второй год, а заодно с ним и почти все, кто кричал тогда, на юбилее, к примеру, фон Эрцум. Ломан, правда, не кричал, но все-таки остался. Ломан облегчил задачу Гнуса своей леностью, Эрцум — отсутствием способностей. И вот поздней осенью, в одиннадцать часов утра, на перемене, предшествовавшей классному сочинению об Орлеанской деве, фон Эрцум, который и поныне был с нею не в ладах и потому предвидел катастрофу, в приступе мрачного отчаяния распахнул окно и дурным голосом крикнул в туман:
— Гнус!
Он не знал, во дворе ли учитель, да, собственно, этим и не интересовался. Бедняга, недоросль из помещичьих сынков, просто поддался желанию еще хоть на миг дать волю своим легким, прежде чем на два часа усесться перед белым листом бумаги, пустым листом, который ему предстояло заполнить словами, выжатыми из пустой головы. На беду, Гнус в это время шел по двору. Услышав крик из окна, он подскочил как ужаленный. Сквозь туман ему удалось различить контур коренастой фигуры фон Эрцума. Внизу не было никого из гимназистов, следовательно, и возглас ни от кого другого исходить не мог. «На сей раз, — торжествуя, подумал Гнус, — он имел в виду меня, и я поймал его с поличным». В несколько прыжков он взбежал по лестнице, рванул классную дверь, торопливо прошел между скамеек и, вцепившись ногтями в кафедру, взобрался на ее ступеньки. Там он остановился и перевел дыхание. Гимназисты встали, чтобы приветствовать его, и многоголосый шум вдруг переплеснулся в почти оглушающее молчанье. Мальчики смотрели на своего наставника, как на опасное разъяренное животное, которое они, к несчастью, не вправе прикончить и на чьей стороне в данный момент имеется перевес. Грудь учителя бурно вздымалась; наконец он проговорил сдавленным голосом: