Удар шпаги
Шрифт:
Саймон отдал мне свой пистолет и сунул в руку кошелек с деньгами, предложив купить лошадь, чтобы поскорее добраться до Плимута, куда через три дня должна была отправиться «Королевская гончая»; но, когда я попросил его одолжить мне шпагу, он приставил палец к носу в своей обычной манере и хитро подмигнул тем глазом, который не косил.
— Э нет, приятель, — проговорил он. — Мы не так давно знакомы, признаю, однако я успел убедиться, что шпага — виновница всех твоих бед и невзгод; так что постарайся обходиться без нее хотя бы до тех пор, пока я не стану присматривать за тобой.
— Каким глазом, Саймон? — с невинным видом поинтересовался я.
Он засмеялся и отвесил мне здоровенный тумак в спину.
— Ты
Произнеся это напутствие, он снова вскочил в шлюпку, оставив меня на берегу наблюдать, как он гребет назад к пристани, где стояла на якоре «Королевская гончая», и благодарить Бога за то, что Он создал Саймона Гризейла.
Я опасался покупать лошадь в Гозпорте, поскольку там могли слышать, что происходит по ту сторону залива, и поэтому зашагал на запад пешком. Набредя по дороге на проток, как мы в Шотландии называем ручей, я воспользовался случаем и выстирал одежду; пока она сохла под ласковым осенним солнышком, я выкупался сам, как следует отмыв порядочные наслоения грязи. копоти и сажи на моем многострадальном теле. Когда я вновь оделся, я почувствовал себя бодрым, как всегда, и, подкрутив редкие юношеские усики, которые стали уже уныло опускаться из-за отсутствия ухода, засвистал веселую мелодию и продолжил дальнейший путь.
Спустя некоторое время я перестал насвистывать, ибо день, хоть он уже и клонился к вечеру, был жарким, а вокруг не было видно ни деревца, в чьей тени можно было укрыться, и я устало плелся по дороге, размышляя о том. приходилось ли кому-нибудь из смертных претерпеть в течение месяца такую чертовщину, какую я пережил, и время от времени щипля себя за ухо, дабы убедиться, что это действительно я, Джереми Коротышка, бывший школьный учитель из Керктауна.
Выглядел я, должно быть, довольно подозрительно; правда, Саймон подарил мне шляпу — пришедшуюся, по-моему, в самый раз, — но на мне был все тот же рваный камзол, в котором я ползал по дымоходам, а штаны мои, обтрепанные и с зияющими дырами на коленях, имели весьма жалкий вид, так что я опасался, как бы все это в сочетании с особенностями моей фигуры и со странным акцентом не способствовало тому, что при первой же встрече с местными крестьянами меня тут же закуют в колодки.
Учтя вероятность подобного исхода, я, по возможности, привел себя в порядок и дождался вечера, прежде чем войти в небольшой поселок, состоявший из двух рядов невзрачных домишек, расположенных по обе стороны пыльной проезжей дороги. Немного поодаль находилась гостиница, что я определил по деревянной вывеске, висевшей над дверью, хоть дождь и непогода давно стерли с нее последние следы надписи, и, поскольку единственно правильным в моем положении было сохранить гордый и независимый вид, я решительно толкнул дверь и вошел.
Невысокий толстяк, жирный и лоснящийся, с розовыми щечками и писклявым голосом вышел навстречу и косо взглянул на меня, но, когда я потребовал немедленно подать на стол все самое лучшее, что есть в таверне, и приготовить для меня постель, если он не хочет, чтобы ему свернули шею, как каплуну, он тут же переменился и торопливо засеменил на кухню выполнять заказ. В течение следующего получаса мне пришлось передвинуть пряжку моего пояса на две дырочки, и я почувствовал, что если буду продолжать так и дальше, то вскоре стану вторым Бартлоу. В ту ночь я роскошно спал, нежась под двумя белоснежными простынями, пахнущими лавандой, — удовольствие само по себе одно из наиболее приятных на нашей грешной земле, а для человека, которому не одну неделю приходилось спать на голых досках, на каменных плитах или для разнообразия вовсе обходиться без сна, приятное вдвойне.
На следующее утро я затеял переговоры с хозяином относительно покупки лошади, и в результате он повел меня в конюшню и показал гнедую кобылу с толстой шеей и приятной манерой скалить зубы и прижимать уши.
— Вот, добрый сэр, лошадь, которую вы ищете, — пропищал трактирщик. — Она выдержит тяжесть двух таких, как вы, и до Плимута доберется за четыре дня, не уронив и волоска. По форме головы вы можете заметить, что в ней есть частица чистокровного арабского скакуна, а по телосложению — частица знаменитой ирландской рысистой породы.
— Ну да, — сказал я, — а по ушам — частица черта. До Плимута она, возможно, и доберется за четыре дня, но только без меня: если она не уронит на дорогу волоска, то уж меня сбросит непременно, судя по ее виду. Показывайте следующую, мастер Бонифаций! 30
В ответ на мои слова он немного покраснел и недовольно проворчал что-то себе под нос, однако подвел меня к следующему стойлу и показал серую лошадь, которая показалась мне более спокойной и достаточно выносливой, — хотя я, положа руку на сердце, совершенно не смыслил в лошадях. Прогнав ее пару раз по двору и с видом знатока пощупав ей суставы на ногах, я заключил с ним сделку, уплатив ровно треть того, что он запросил, причем включил в эту сумму и стоимость седла с уздечкой, ибо если я мало понимал в лошадях, еще меньше — в ценах на них, а еще меньше — в английских деньгах, то я не зря родился и вырос в Файфе, а Файф, как вы уже знаете, если не слыхали об этом раньше, находится в Шотландии.
30
Boniface — трактирщик (англ.).
Достопочтенный хозяин гостиницы, увидев, как я сажусь в седло, выругался сквозь зубы, но делать уже было нечего, и я, пожелав ему счастливо оставаться, прижал каблуками бока своей серой лошадки и лихо прогарцевал со двора, думая лишь о том, как бы не свалиться в канаву.
Вот в такой манере я трясся по пыльной дороге в течение трех дней без особых происшествий, если не считать неудачной попытки какого-то проходимца ограбить меня; я легко с ним разделался, так как к тому времени уже полностью пришел в себя, хоть и чувствовал некоторое неудобство в той части тела, что находилась в седле.
На четвертый день к полудню меня так разморило на солнышке, что я стал клевать носом и едва не упал с лошади. Во избежание подобной неприятности я стал оглядываться по сторонам в поисках укромного уголка, где бы я мог вытянуться на травке и подремать минут сорок; однако местность вокруг была пустынной, поросшей вереском и отдельными чахлыми деревцами, безжизненной и безмолвной, если не считать редких голосов болотных птиц и монотонного жужжания насекомых.
Я продолжал трястись в седле, все более поддаваясь дремоте, пока не обнаружил небольшую тенистую рощицу с густым подлеском и мягким ковром зеленого мха, поросшим высоким широколистым папоротником. Рощица выглядела настолько соблазнительной, что я спешился и, ведя лошадь за собой в поводу, забрался в самую глубину зарослей, где привязал уздечку к стволу старой кривой березы, расстелил плащ, купленный мною по пути в небольшом городке Эксетере, блаженно растянулся под сенью густой листвы и спокойно заснул, прикрыв лицо широкими полями своей шляпы.
Не знаю, сколько времени прошло, но проснулся я словно от толчка, с неприятным ощущением, будто кто-то находится рядом со мной; однако когда я сел на своем ложе и протер глаза от сна, то не услышал ничего, кроме шелеста листьев над головой и странного шума, возникающего в ушах при полной тишине, — шепота природы, как называет его мастер Фрэзер.
Я зевнул и собрался было снова свернуться калачиком, когда сидевшая неподалеку на ветке сорока неожиданно громко застрекотала, а лошадь моя вздернула голову и тревожно раздула ноздри.