Ударная сила

Горбачев Николай Андреевич

За окном снег все сыпал, падал безостановочно ватно-белыми хлопьями.

ЭПИЛОГ

Лось лежал на левом боку, поджав ноги, зажмурившись, — на месте глаз виднелись лишь темнеющие прорези-углубления, обрамленные бурой, седеющей, будто пылью подернутой, шерстью. Правый бок методически, с чуть приметными толчками вздымался крутым бугром, и светлая, снежно белеющая паховая шерсть шевелилась то ли от этих вздымлений, то ли от свежего протечного ветерка, гулявшего тут, в тени, на взгорке, между зеленым травянистым вытянутым холмом «пасеки» и проволочным ограждением.

Рядом на траве — куски

хлеба, горки сизоватой перловой и пшенной каши, осиновые свежие ветки, пахнувшие сладкой горечью; он, лось, налакомился, был равнодушен сейчас ко всему. Тень на взгорок падала от густого леса, стеной вставшего сразу за «колючкой», и во всей позе лося — спокойно поджатых ногах, одетых в желтовато-белые чулки, в вытянутой гривастой шее, в запрокинутой голове, длинномордой, с всклокоченной бородой, в плотно сомкнутых глазах — глубокий покой, дремотное, бездумное блаженство...

Он не пошевельнул головой с развесистыми лопатами рогов и тогда, когда из проема, из входа в «пасеку», высыпали плотно солдаты; но он чувствовал, отмечал все, что делалось вокруг, — он привык к этому. Оказывается, эти существа в зеленом — под цвет окружающего мира — вовсе не страшны, и он, стареющий, уже немощный лось, ничего, кроме добра, не видел от них с тех самых пор, с той роковой предрассветной рани...

 

Фурашов и подполковник Двали появились из прохода в «пасеку», вышли на ослепительный, но прохладный, ласковый по-утреннему свет. Солдат на площадке уже не было: их построили, и невысокий, плотный, как комель, инженер-майор Коротин увел строй в городок. Фурашов подумал, что сейчас строй уже на полпути к городку. В городке новый начальник штаба — Савинов сам уже год командует частью, — готовит полк к праздничному построению. Да и он, Фурашов, и вот главный инженер Двали тоже должны быть там. Они задержались оба на КП после ежедневной проверки готовности станции: полк на боевом дежурстве, и такая мера предписана строгой инструкцией. Сейчас на станции, во всех ее отсеках, остался дежурный боевой расчет. Розовыми глазками перемигиваются лампочки-неонки на блоках питания, да затихшие отсеки заливает яркий свет.

Мелькнувшая мысль о Савинове заставила Фурашова отвлечься от разговора с подполковником Двали. Что ж, много воды утекло, вот и Двали теперь главный инженер, на висках, в черных волосах — белой дымью. седина; у индикаторов во главе боевого расчета — Гладышев, капитан Гладышев... Впрочем, многих уже нет, разлетелись, выдвинулись; нет не только Савинова, нет замполита Моренова — в политуправлении, большой человек... Что ж, и он, Фурашов, полковник, и в штабе поговаривают: мол, засиделся на одном месте. Пока, конечно, спрашивают желание, деликатничают, и он находит причины, отшучивается, мол, еще покомандует, у него давняя любовь с «Катунью»... А сокровенные, сокрытые мысли — кому он о них скажет? — держит в тайнике, к ним нет никому доступа, даже сам он, оставаясь наедине с собой, касается их редко, гонит в самые отдаленные закоулки души, но, бывая в Егоровске, проезжая кладбище, неизменно оставляет машину, пролавировав между могильными холмиками, останавливается у железной скромной изгороди... Тут, на кладбище, ничего не изменилось, воронье так же обсеивает маковки старой церквушки со сломанными крестами и так же, чем-то вспугнутое, с карканьем взлетает черной тучей. Ничего не изменилось... А ведь прошло пять лет.

Но он, Фурашов, знает, что там, в Москве, деликатничают п о к а, до поры, и в одно прекрасное время издадут приказ и... Впрочем, незачем об этом думать! Вот другое... Кончатся, пройдут эти майские праздники, и предстоит еще одно расставание — с капитаном Карасем и старшим

лейтенантом Русаковым, расставание грустное, неприятное...

День начинается ярким, солнечным, хотя голубоватая реденькая дымка еще упрямо стелется понизу, у леса; небо же, синей чашей опрокинутое над головой, бесконечно высокое, без дна и краев. Все это отозвалось у Фурашова будоражащей радостью, оттеснило некстати вторгшиеся размышления о Карасе и Русакове.

Взглянув на смуглое, узкое лицо Двали, чуточку бледное, должно быть, от недосыпаний — что ж, работка у главного инженера нелегкая, да еще умудряется писать диссертацию, — Фурашов подумал: «Вот тоже долго не задержится, пригласят куда-нибудь в академию — преподавателем или в науку».

Сказал, кивнув на холмик, на котором в дремотном блаженстве со слепленными глазами покойно лежал лось:

— Выходит, окончательно прижился «Иван»?

— Прижился.

— А ноги? Ведь зашиб о бетон, когда перемахнул через проволоку.

— Кажется, зажили.

— Что ж, в городок, Гиви Багратович!

— В городок, Алексей Васильевич.

Пошли по бетонке, на выход, к зеленым крашеным воротам, и обоим казалось, что в мире царила праздничная приподнятость и благодать; в тишине утра, в воздухе, разреженном, еще не успевшем замутнеть, сгуститься, явственно и чисто разносилась бравурная музыка: в соседней деревне Потапово во всю мощь включили репродуктор — из Москвы передавали марши.

Из проходной будки вышел навстречу солдат, напряженно вытянувшись, доложил:

— Товарищ полковник, тут товарищ лейтенант... К вам. Буду, говорит, ждать сколько угодно.

«Кто бы это? — без особой заинтересованности подумал Фурашов, отвлекаясь мысленно от тех дел, какие ждали его через несколько минут в городке. — Прибыл новый офицер? Так вроде бы в штаб должен...»

Шагнул через две ступеньки и в створе с проходом, по ту сторону будки, увидел лейтенанта — Петр Метельников... Вот так новый офицер! Непроизвольно екнуло сердце, отбило неровный, со сбоем такт. Отметил: Метельников тоже увидел его, одернул новенький китель, подвижная улыбка осветила лицо, малиновый неровный румянец проступил на щеках. Человек был на грани смерти, три операции, и вот — офицер... Сколько же ты, Фурашов, не видел его? Письма приходили, а вот самого не видел. Пять лет? Так получалось. После училища Метельников приезжал за женой, за Варей, а в прошлом году — в отпуск, но увидеться не удалось! В обоих случаях Фурашова не было в полку. И вот нагрянул, встретились...

— Товарищ полковник, лейтенант Метельников прибыл...

Фурашов сбежал, уже не видя ступенек, порывисто обнял Метельникова, стиснув, подержал, потом чуть отвел от себя.

— Какими судьбами? — В радостном возбуждении еще держал за плечи, вглядываясь в знакомое лицо, угадывая в нем новые суровые черточки.

— На праздник. Заглянул в госпиталь, к своему крестному, к хирургу, и вот к вам, товарищ... — Метельников хотел сказать «товарищ полковник», но еще больше покраснел, понравился: — К вам, Алексей Васильевич.

— Вот и хорошо, вот и здорово! Сейчас построение полка, потом праздник... Весь день и проведешь у нас... Можешь?

— Могу.

— Вот и хорошо, Петр Михайлович Метельников, — подхватил Фурашов и обернулся к подполковнику Двали, стоявшему рядом. — Какие люди пополняют армию, Гиви Багратович! С крепкими корнями, героическими.

— Согласен, товарищ полковник.

Метельников освоился, краска сошла с лица.

— Поворотными, Алексей Васильевич, были для меня те ваши слова: «Крепкая нам нужна армия — против войны...» Вот тоже ракетчик, но система новая, «дальняя рука»... Осваиваем.