Удивительное путешествие Нильса Хольгерссона с дикими гусями по Швеции
Шрифт:
Вдруг послышался страшный треск: это на рогах старого лося сломался один отросток. С дикой силой вырвавшись из власти Серошкурого, Рогатый помчался к лесу.
Карр по-прежнему стоял на лесной опушке, когда к нему подошел Серошкурый.
— Ну, теперь ты видел все, что есть в лесу, — сказал пес. — Хочешь пойти домой?
— Да, наверно, уже пора, — ответил лось.
По дороге домой оба молчали. Карр то и дело вздыхал, словно разочаровался в каких-то своих ожиданиях, Серошкурый же вышагивал, высоко подняв голову, и, казалось, радовался своим приключениям. Он шел как всегда уверенно, пока не
— Лось без леса — не лось! Лес без лося — не лес! — воскликнул он и, вскинув голову так, что коснулся затылком спины, ринулся обратно в глубь леса.
БЕСПОМОЩНЫЙ
Каждый год в августе в глухой чащобе леса Фридскуген появлялось несколько серо-белых ночных бабочек из семейства, которое называют «монашенки». Были они малы и немногочисленны, так что почти никто не обращал на них внимания. Пропорхав несколько ночей в еловых зарослях, они откладывали несколько тысяч яичек на древесных стволах, а сами вскоре падали мертвыми на землю.
Когда же наступала весна, из яичек выползали маленькие крапчатые гусеницы, которые начинали пожирать еловую хвою. И хотя они были страшно прожорливы, но причинить деревьям серьезный вред не могли, потому что их самих жестоко преследовали птицы. Редко удавалось хотя бы нескольким сотням гусениц спастись от своих врагов.
Гусеницы, которые успевали уже подрасти, заползали на ветви, пряли себе из белых нитей кокон и окукливались. Но через несколько недель большую половину куколок склевывали птицы. Если же в августе появлялась сотня крылатых бабочек-«монашенок», можно было считать, что год у них урожайный.
Такое вот незавидное существование и вели «монашенки» долгие годы в лесу Фридскуген. Так продолжалось бы и дальше, не появись у них неожиданный благодетель.
А появился он благодаря Серошкурому.
Весь следующий день после бегства из лесничества лось бродил по лесу, пытаясь найти приют. Уже к вечеру, протиснувшись сквозь густые заросли старых высоких елей, почти лишенных коры, он обнаружил за ними поляну, покрытую вязкой грязью. Посередине ее стояла большая и глубокая лужа черной болотной воды. Место это не пришлось Серошкурому по душе, и он уже хотел было уйти, но тут его взгляд привлек пучок ярко-зеленых листьев белокрыльника, росшего неподалеку от лужи.
Шевельнув листьями белокрыльника, лось разбудил спавшую под ним огромную старую ужиху. От Карра он слышал о ядовитых гадюках, которые водятся в лесу Фридскуген. И когда черная ужиха подняла голову, высунула раздвоенный язык и зашипела, лось решил, что наткнулся на самую страшную змею. Перепугавшись насмерть, он так ударил змею копытом, что размозжил ей голову, и опрометью кинулся прочь.
Лишь только Серошкурый исчез, из лужи вынырнул уж, такой же длинный и черный, как убитая ужиха, и пополз к ней.
— Неужто ты и впрямь мертва, старушка Безвредная? — жалобно прошипел он. — Столько лет нам было так хорошо вдвоем, так уютно в этой трясине! Мы прожили вместе такую долгую жизнь, что стали намного старше всех прочих ужей в здешнем лесу! Ох! Страшнее
Уж был в таком отчаянии, что извивался точно раненый, и даже лягушкам, жившим в вечном страхе перед ним, стало его жаль.
— Сколько, должно быть, злобы в том, кто убил бедную ужиху, которая и защищаться-то не может! Злодей заслуживает самой жестокой, самой беспощадной кары, — прошипел уж и поднял голову. — Я не я буду, если не отомщу за Безвредную! Клянусь, что я, Беспомощный, старейший уж в лесу, не успокоюсь до тех пор, пока этот лось не падет мертвым на землю, как моя старая жена-ужиха!
Дав клятву, уж свернулся кольцом и впал в глубокое раздумье. Да и было о чем подумать. Разве есть для бедного ужа задача труднее, чем отомстить огромному, сильному лосю?
Старик Беспомощный ломал голову дни и ночи, однако ничего путного так и не мог придумать.
Но вот однажды ночью, страдая бессонницей, уж лежал погруженный в свои думы о мести и вдруг услыхал легкий шелест над головой. Взглянув наверх, он заметил несколько светлых бабочек-«монашенок», резвившихся среди деревьев. Он долго не спускал с них глаз, потом громко зашипел и вскоре заснул, видимо, очень довольный тем, что придумал. На другой день уж пополз к гадюке, змею Крюле, обитавшему в скалистой стороне леса Фридскуген, рассказал ему о смерти своей старой жены-ужихи и попросил, чтобы Крюле, жало которого так ядовито, отомстил за нее. Но Крюле вовсе не хотелось сражаться с лосем.
— Если я нападу на Серошкурого, он убьет меня. Старушка Безвредная мертва, нам ее не воскресить. Зачем же зря навлекать на себя беду?
Услыхав такой ответ, уж поднял голову над землей на целый фут и страшно зашипел.
— Ви-ш-ш, ва-ш-ш! Ви-ш-ш, ва-ш-ш! Жаль, что ты, владеющий столь ядовитым орудием, так труслив, что не смеешь пустить его в ход!
Услыхав эти слова, Крюле в свой черед разгневался.
— Ползи туда откуда приполз, старик Беспомощный! Зубы мои наливаются ядом, но я, так и быть, пощажу тебя, поскольку ты мой сородич!
Но уж не тронулся с места, и они еще долго шипели, осыпая друг друга оскорблениями. Когда же Крюле до того рассвирепел, что даже и шипеть не мог, а лишь без конца высовывал язык, Беспомощный вдруг заговорил с гадюкой совсем иначе.
— Вообще-то я к тебе по другому делу, — сказал он, понизив голос до вкрадчивого шепота, — но, наверно, я так разозлил тебя, что ты не захочешь мне помочь?
— Отчего же, если ты не станешь просить меня о чем-то невозможном, я — к твоим услугам.
— Так вот, — продолжал Беспомощный, — в ельнике, поблизости от моего болотца, живет семейство бабочек-«монашенок», которые в конце лета начинают порхать по ночам.
— Знаю, о ком ты говоришь, — молвил Крюле, — так что же с ними приключилось?
— Это самый малочисленный народец в лесу среди насекомых, — сказал Беспомощный, — и самый безвредный: их гусеницы довольствуются одной лишь еловой хвоей.
— Да, знаю, — заметил Крюле.
— Боюсь, что этот народец вскоре вовсе истребят, — сказал уж. — Столько разных птиц склевывает весной их гусениц.
Крюле решил, что Беспомощный желает приберечь гусениц для себя, и дружелюбно ответил:
— Хочешь, я скажу совам, чтобы оставили этих еловых червяков в покое?