Удольфские тайны
Шрифт:
Бланш слушала, вся бледная от волнения, но насмешливый взгляд, брошенный на нее отцом, вызвал румянец смущения на ее щеках, и она старалась позабыть суеверные рассказы, слышанные ею еще в монастыре. Между тем Эмилия с напряженным вниманием следила за спором, затрагивавшим такой интересный для нее вопрос; вспомнив призрак, виденный ею в спальне покойной маркизы, она почувствовала холодную дрожь по всему телу. Несколько раз она готова была рассказать то, что видела; но ее удерживало опасение сделать неприятность графу и самой очутиться в смешном положении. С тревожным нетерпением ожидая, чем кончится отважное предприятие Людовико, она решила поставить свое молчание в зависимость от этого исхода.
Наконец общество разошлось на ночь, и граф удалился в свою уборную; при воспоминании о только что виденных в собственном доме заброшенных унылых апартаментах его охватила грусть; внезапно он был пробужден из своих дум:
— Что это за музыка? — спросил он вдруг своего камердинера. — Кто это играет в такой поздний час?
Слуга ничего не отвечал; граф все слушал и наконец заметил:
— Это незаурядный музыкант, у него искусная рука. Кто это такой, Пьер?
— Ваше сиятельство… — колеблясь начал слуга.
— Кто играет на этом инструменте? — повторил граф.
— Разве вашему сиятельству неизвестно? — сказал камердинер.
— На что ты намекаешь? — строго спросил граф.
— Ни на что… решительно ни на что, ваше сиятельство… — отвечал покорно слуга, — но только эта музыка частенько раздается в доме в полночь; вот я и думал, что ваше сиятельство уже слыхали ее раньше.
— Музыка в моем доме в полночь! Ах, ты бедняга! так по-твоему, может быть,
— Она не в самом замке, надо думать, ваше сиятельство; говорят, звуки несутся из лесу, хотя кажутся такими близкими; но ведь духи могут делать все, что им угодно!
— Ах, — повторил граф, — я вижу, и ты такой же глупый, как и все остальные слуги; завтра ты убедишься в своем смешном заблуждении. Однако слушай! что это за голос?
— Ах, ваше сиятельство, этот голос часто слышится вместе с музыкой.
— Часто!.. Скажи, пожалуйста, как часто? Голос превосходный!
— В сущности, ваше сиятельство, сам-то я слышал его не больше двух-трех раз; но другие люди, здешние старожилы, довольно-таки часто слыхали этот голос.
— Какая дивная высокая нота! — воскликнул граф с восхищением знатока, продолжая слушать, — а теперь какая каденца! Право, точно неземная музыка.
— Как раз это же самое и другие говорят, ваше сиятельство, — поддакнул слуга, — дескать, не простому смертному принадлежит этот голос, — и если дозволено мне выразить свое мнение…
— Какая странность, — молвил он задумчиво, отходя от окна. — Закрой окна, Пьер!
Пьер повиновался; и после этого граф отпустил его; но он не скоро отделался от впечатления музыки; еще долго звучала в ого воображении тающая мелодия, между тем как мыслями его овладевало недоумение и тревога.
Между тем Людовико в своем одиночном заключении слышал от времени до времени слабое эхо хлопающих дверей, когда домочадцы расходились по своим спальням; наконец на больших часах в сенях пробило двенадцать ударов.
— Ого, уже полночь! — сказал он про себя и окинул подозрительным взглядом всю просторную комнату.
Огонь в комнате почти совсем угас; до сих пор все внимание Людовико было поглощено чтением, и он забыл о нем. Но тут он подложил еще дров, не потому, что чувствовал холод, хотя ночь была бурная, но потому, что становилось жутко и неуютно. Снова поправив лампу, он налил себе стакан вина, ближе придвинулся к трещавшему огню, стараясь оставаться глухим к ветру, печально завывавшему на дворе, и отрешиться от меланхолии, постепенно овладевавшей его помыслами. Снова принялся он за книгу. Эту книгу ему одолжила Доротея, а та когда-то подобрала ее в темном уголке библиотеки покойного маркиза; раскрыв ее, она увидела, о каких чудесах там говорится, и поэтому тщательно сберегла ее у себя в комнате: книга была в таком виде, что это давало ей право присвоить ее себе. В сыром углу, куда она завалилась, переплет ее заплесневел и съежился, листы были в пятнах, так что местами трудно было разобрать буквы. Фантастические творения провансальских писателей, заимствованные из арабских легенд, занесенных сарацинами из Испании, или повествовавшие о рыцарских подвигах крестоносцев, которых трубадуры сопровождали на Восток, всегда были увлекательны и заключали в себе много чудесного. Немудрено, что Доротея и Людовико прельстились этими вымыслами; в прежние века они неудержимо пленяли воображение народное. Впрочем, некоторые из рассказов, помещенных в книге, лежавшей перед Людовико, отличались очень незатейливым содержанием; в них не было ни хитроумных вымыслов, ни поразительных героев, какие обыкновенно встречались в повестях XII столетия; такого же свойства был один из рассказов, попавшийся ему на глаза. В оригинале он отличался очень пространным изложением, но мы передадим его вкратце. Читатель убедится, что рассказ проникнут суеверным духом того времени.
Провансальская новелла
Жил-был однажды в провинции Бретани один благородный барон, известный своим богатством и гостеприимством. Замок его посещался дамами очаровательной красоты и толпою благородных рыцарей. Слава о том, какую честь он воздавал рыцарским подвигам, проникла далеко, и храбрецы даже из дальних стран стекались к нему, чтобы попасть в число его гостей; двор его был великолепнее, чем у других князей и принцев. Восемь менестрелей состояли на его службе и пели с аккомпанементом арф романтические песни на сюжеты, заимствованные у арабов, или воспевали приключения рыцарей в крестовых походах, или же воинственные подвиги самого барона, их повелителя, в то время как барон, окруженный рыцарями и дамами, пировал в большой зале своего замка, где на дорогих ковровых обоях, украшавших стены, были изображены подвиги его предков, а на расписных окнах красовались рыцарские гербы. Пышные знамена, развевавшиеся с крыши, великолепные балдахины, обилие золота и серебра, сверкавшего на буфетах, многочисленные блюда, покрывавшие столы, бесчисленные слуги в роскошных ливреях, рыцарский вид и изящные наряды гостей, все это вместе взятое составляло такую великолепную картину, какой мы уже не можем надеяться увидеть в наши дни упадка.
Рассказывали, что с бароном случилось следующее приключение. Однажды после банкета, удалившись поздно в свою спальню и отпустив прислугу, он был удивлен появлением какого-то незнакомца благородной наружности, но со скорбным, мрачным лицом. Предположив, что незнакомец был заранее спрятан в его апартаментах, так как казалось невозможным, чтобы он мог пробраться через переднюю, не замеченный пажами, которые непременно помешали бы ему беспокоить их господина, барон громко позвал своих людей и, обнажив меч, который еще не успел снять с себя, встал в оборонительную позу. Незнакомец, тихо подходя к нему, стал уверять, что барону нечего его бояться, что он пришел не с враждебными намерениями, но для того, чтобы сообщить ему страшную тайну, которую ему необходимо узнать.
Барон, успокоенный благородным обхождением незнакомца, молча пристально оглядел его, вложил меч в ножны и попросил его объяснить, каким образом он пробрался в его спальню и какова цель его прихода.
Не отвечая ни на один из этих вопросов, незнакомец объявил, что пока он не может дать никаких разъяснений, но, что если барон последует за ним на опушку леса, лежащего в небольшом расстоянии от стен замка, то он сообщит ему нечто очень важное.
Слова эти опять встревожили барона; ему не верилось, чтобы чужой человек намеревался заманить его ночью в уединенное место, не питая замысла лишить его жизни; он отказался идти, заметив в то же время, что, если бы намерения незнакомца были честные, он не стал бы так настойчиво скрывать цель своего посещения.
С этими словами он еще внимательнее начал оглядывать незнакомца, но не заметил ни перемены в его лице, ни других каких-либо признаков злого умысла. Одет он был в рыцарские доспехи, отличался статным ростом и благовоспитанным обращением. И при всем том он отказывался открыть причину своего прихода, пока барон не выйдет на опушку леса. Между тем его намеки, касающиеся тайны, которую он желает открыть, возбудили в бароне такое сильное, такое жгучее любопытство, что он, наконец, согласился на требование незнакомца, но на известных условиях.
— Господин рыцарь, — сказал он ему, — я пойду с вами в лес, но только возьму с собой четверых людей — они будут свидетелями нашей беседы.
На это рыцарь, однако, не согласился.
— То, что я намерен разоблачить, предназначено для вас одного. На свете есть только три лица, которым известна эта тайна: она близко касается вашего дома, но сейчас я еще не могу этого объяснить. Впоследствии вы припомните эту ночь или с благодарностью, или с раскаянием, смотря по тому, как поступите в настоящую минуту. Ести желаете благоденствовать в будущем — следуйте за мною. Ручаюсь вам честью рыцаря, с вами не случится ничего дурного. Если же вы хотите бросить вызов своей судьбе, то оставайтесь здесь, в своей спальне, а я удалюсь, как пришел.
— Господин рыцарь, — возразил барон, — как возможно, чтобы мое счастье в будущем зависело от моего теперешнего поступка?
— Пока я не могу этого объяснить, — молвил незнакомец, — я уже сказал все, что мог. Становится поздно; если хотите пойти со мною, надо решаться поскорее…
Барон задумался; взглянув на рыцаря, он заметил, что лицо его приняло необыкновенно торжественное выражение…
На этом месте Людовико вдруг почудилось, что он слышит шум; он внимательно оглядел всю комнату при свете лампы, но, не заметив ничего подтверждающего его тревогу, снова взялся за книгу и продолжал читать.
…Некоторое время барон молча шагал по комнате, взволнованный словами незнакомца; он боялся исполнить его странную просьбу, боялся и отказать ему. Наконец он проговорил:
— Господин рыцарь, вы мне совершенно незнакомы; ну, сознайтесь сами, — разве было бы благоразумно с моей стороны довериться чужому человеку в такой час, в пустынном месте? Скажите, по крайней мере, кто вы такой и кто помог вам спрягаться в этой комнате?
Рыцарь нахмурился и молчал, наконец он произнес с суровым лицом:
— Я английский рыцарь; зовут меня сэр Бэвис Ланкастерский — подвиги мои небезызвестны в Святом граде, откуда я возвращался к себе на родину, и вот меня застигла ночь в соседнем лесу.
— Ваше имя покрыто славой, — сказал барон. — Я слыхал его. (Рыцарь окинул его надменным взглядом.) Но почему же — ведь мой замок известен гостеприимством и я всегда рад принять у себя всех истинных рыцарей, — почему вы не приказали своему герольду возвестить о себе? Почему вы не пожаловали на банкет, где все приветствовали бы вас с радостью, вместо того чтобы прятаться в замке и тайком забираться в мою спальню?
Незнакомец опять нахмурился и молча отвернулся; но барон повторил свой вопрос.
— Я пришел не для того, чтобы отвечать на расспросы, а чтобы разоблачить факты, — промолвил рыцарь. — Если хотите узнать больше, следуйте за мною, и я снова клянусь честью рыцаря, что вы вернетесь целы и невредимы. Решайтесь скорее — мне пора уходить.
После некоторого колебания барон решатся последовать за незнакомцем и посмотреть, что выйдет, если он исполнит его странную просьбу. Обнажив меч и захватив с собой лампу, он предложил рыцарю идти вперед. Тот повиновался. Отворив дверь спальни, они прошли в прихожую; барон удивился, увидав, что все пажи его крепко спят. Он остановился и собирался пожурить их за такую беспечность, но рыцарь махнул рукою и так выразительно взглянул на барона, что тот подавил свой гнев и пошел дальше.
Рыцарь, спустившись с лестницы, отворил потайную дверь, известную, как думал барон, только ему одному, н, пройдя по нескольким узким, запутанным ходам, достиг, наконец, маленькой калитки, ведущей за стены замка. Барон молча шел за ним следом; он дивился, что эти тайные ходы так хорошо знакомы совершенно чужому человеку, и готов был повернуть назад и отказаться от предприятия, отзывавшегося предательством и грозившего опасностью. Но, сообразив, что он вооружен, и принимая во внимание благородный, почтенный вид своего путеводителя, он опять собрался с мужеством, покраснел от стыда за свою трусость и решился проследить тайну до самого источника.
Вот наконец они очутились на поросшем вереском плоскогорье, расстилавшемся за воротами замка; взглянув вверх, барон увидел огоньки, светившиеся в окнах гостей, которые ложились спать; он вздрогнул от порыва холодного ветра и, оглянувшись на темноту и пустынность вокруг, подумал, как уютно теперь в теплой комнате, у веселого, яркого очага — в этот момент его поразил контраст с теперешним его положением…» (Здесь Людовико сделал паузу и, взглянув на огонь в камине, помешал его, так что опять взвился столб живительного пламени).
…Дул сильный ветер; барон с беспокойством следил за своей лампой, ежеминутно ожидая, что она вот-вот погаснет; однако пламя хотя и колебалось, но не потухало, а барон все шел за незнакомцем, который часто вздыхал, но не говорил ни слова.
Когда они дошли до опушки леса, рыцарь обернулся и поднял голову, точно собираясь заговорить с бароном, однако тотчас же снова сомкнул уста и пошел дальше.
Они вошли под сень нависших, перепутанных ветвей; барон, под влиянием жуткой, торжественной обстановки, колебался, идти ли дальше, и спросил рыцаря, много ли осталось пути. Рыцарь отвечал только жестом, и барон колеблющимися шагами и с смущением в душе последовал за ним по темной, извилистой тропинке; наконец, когда они зашли уже порядочно далеко, он опять спросил: куда же они направляются, и отказался следовать дальше, если не получит объяснения.
Сказав это, он взглянул сперва на свой меч, потом на рыцаря; тот покачал головой, и его угнетенный вид на минуту обезоружил барона.
— Еще немного, и мы придем на то место, куда я хотел повести вас, — сказал незнакомец, — не бойтесь, вам не будет сделано никакого вреда, я поклялся честью рыцаря.
Барон, несколько успокоенный, опять молча пошел за рыцарем, и скоро, они зашли в густую чащу леса, где высокие, темные каштаны совсем заслоняли небо и где почва была так густо покрыта порослью, что трудно было двигаться. Рыцарь глубоко вздыхал и порою останавливался. Наконец достигли местечка, где деревья росли группою; незнакомец остановился и с ужасом на лице указал наземь… барон увидел распростертое тело человека, плавающее в крови, на лбу его зияла страшная рана, и смерть уже наложила свою печать на его черты.
Барон, увидев это зрелище, отшатнулся в ужасе и взглянул на рыцаря, как бы ища объяснения; он уже собирался приподнять голову трупа, чтобы удостовериться, не осталось ли еще в нем признаков жизни, но незнакомец сделал знак рукою, устремив на барона взгляд, до того выразительный и печальный, что пораженный барон отказался от своего намерения.
Но каково было душевное состояние барона, когда он поднес лампу к лицу трупа и убедился, что мертвец — двойник таинственного незнакомца… Он устремил на своего спутника пристальный взор, полный ужаса и недоумения! И тут барон заметил, что лицо неизвестного меняется, бледнеет… вот вся его фигура постепенно расплывается, исчезает… В то время как барон стоял над телом, раздался чей-то голос и произнес следующие слова…
Людовико вздрогнул и отложил книгу в сторону; ему показалось, будто он тоже слышит чей-то голос; оглянувшись, он, однако, ничего не увидел, кроме темных занавесей и погребального покрова… Людовико насторожился, затаив дыхание, но слышен был лишь далекий рев моря, шум бушующей бури и порыв ветра, потрясавшего оконные рамы; подумав, что он был введен в заблуждение злобным воем ветра, он опять принялся за прерванное чтение:
— Перед вами лежит тело сэра Бэвиса Ланкастерского, благородного английского рыцаря. Ночью его ограбили и убили в лесу, в то время, как он пробирался домой, возвращаясь из Святой Земли. Воздайте уважение рыцарской доблести и закону человеколюбия, похороните его останки в освященной земле и разыщите его убийц. От того, соблюдете ли вы этот завет, будет зависеть мир и счастье в вашем доме; если же вы пренебрежете им, то над вашим домом разразится беда и кровопролитие!
Барон, оправившись от испуга и удивления после своего страшного приключения, вернулся в замок; туда на другой же день он приказал перенести тело сэра Бэвиса Ланкастерского, а еще через день оно было предано погребению со всеми рыцарскими почестями в часовне замка, в присутствии благородных рыцарей и дам, украшавших собой двор барона де Брюнна.
Окончив повесть, Людовико оттолкнул от себя книгу, — ему захотелось спать. Подложив еще дров в огонь и выпив стакан вина, он улегся в кресло у камина. Во сне он увидел ту же комнату, где находился, и раза два вскакивал спросонья, вообразив, что видит лицо какого-то человека, высовывающееся из-за высокой спинки кресла. Эта мысль так глубоко засела у него в голове, что, подняв глаза, он почти наверное ожидал увидеть другую пару глаз, устремленную на него в упор. Он даже поднялся с кресла и поглядел за спинку его, тогда только он вполне уверился, что там никого нет.
ГЛАВА XLV
Спокойно насладись медвяною росою сна.
В уме твоем ни цифр нет, ни фантазий,
Которые забота начертала на мозгу людей, —
Вот почему ты спишь так крепко.
В эту ночь граф спал тревожно; он проснулся рано и, сгорая нетерпением поскорее увидеться с Людовико, отправился в северную половину замка; но накануне дверь была заперта изнутри и граф принужден был постучаться. Но ни на стук его, ни на громкий зов не последовало ответа. Однако, принимая в расчет отдаленность наружной двери от спальни и то, что Людовико, вероятно, крепко заснул, граф не особенно удивился, не получив ответа. Отойдя от двери, он пошел пока прогуляться по саду.
Было серенькое осеннее утро. Солнце, поднявшись над Провансом, давало лишь тусклый, слабый свет; лучи его с трудом пробивались сквозь дымку испарений, подымавшихся с моря, и тяжело носились над макушками деревьев, уже тронутых осенним багрянцем. Буря миновала, но волны все еще не улеглись и пенистыми валами ударялись о берег, между тем как бриза трепетала в парусах кораблей, готовившихся сняться с якоря и отплыть.
Тихая, грустная погода нравилась графу, и он направился в лес, погруженный в глубокую думу.