Углич. Роман-хроника
Шрифт:
– Ты что это, Ивашка, издревле заведенные порядки рушишь?
– Холопей своих наказываю, князь Михайла Федорович. Провинились изрядно.
– Тэ-эк, - еще больше огневался Нагой и, спрыгнув с коня, повелел:
– А ну пошли к дворовым!
Холопы при виде князя побросали топоры, скинули шапки и низехонько поклонились.
– Почему не празднуете?
– Дык, - промямлил один из холопов, растерянно
– Боярин на изделье поставил?
Дворовые понурили кудлатые бороды.
– Понятно.
Михайла Федорович вытянул из-за малинового кушака плеть и трижды с силой стеганул Тучкова по дюжей, жирной спине.
Боярин взвыл, заохал, из напуганных глаз его потекли слезы.
– Это тебе, Ивашка, за нарушение порядка. Холопей своих накорми вволю и отпусти в храм. А когда из храма вернутся, по ковшу меду поднеси, и пусть празднуют. А коль проведаю, что ты оным дворовым мстить будешь, прикажу кинуть тебя в поруб.
– Это боярина-то? Я ж не из подлых, князь.
– Можешь царю донос настрочить. Он тебе еще добавит за нарушение старины. Уразумел?
– Уразумел, князь, - буркнул Тучков.
Этот случай в Угличе надолго запомнился…
День на святую Троицу выдался красный. Мужчины и женщины шли в храмы, украшенные свеже-сорванными ветвями березы. Зеленые веточки были и в руках женщин. Аромат молодых березовых листьев непривычно смешивался с запахом ладана.
После богослужения березовые ветви бережно несли домой и ставили на видное место.
Девушки шли в лес, срубали березку, нарядно украшали ее цветами и лентами. Всё это сопровождалось пением обрядных песен.
Радуйтесь, березы,
Радуйтесь, зеленые!
К вам девушки идут,
К вам пироги несут…
Затем украшенную березку уносили в свою улицу или слободу, и вокруг нее водили хороводы. Под березкой угощались пирогами, яйцами, калачами, пряниками… Девушки тоже украшали себя цветами и веточками.
В селах с разукрашенной березкой ходили по полям. Затем втыкали ее в землю и устраивали пиршество среди цветущих или уже колосящихся хлебов. Остатки еды разбрасывали по полю, чтобы они обеспечили богатый урожай. Пресвятая Троица считалась покровительницей урожая…
Андрейка и Богдашка, побывав в слободской церкви, обусловились встретиться после обедни, когда Русин Егорыч вернется домой из соборного храма. В это время сенные девушки его закончат молиться в крестовой.
У ворот тына, на верху коих стояла икона Спасителя, караульных не оказалось: в праздничные дни они освобождались до вечера от дозора. Правда, ворота были замкнуты на железные засовы, но у калитки осмотрительный приказчик оставил сторожа. В нее-то и постучал Богдашка обычаем:
– Господи, Исусе112 Христе, сыне Божий, помилуй нас!
– Аминь, - послышалось в ответ, и оконце калитки открылось, в коем показалось рябое лицо в торчкастой, огненно-рыжей бороде.
– Кого Бог несет?
– К Русину Егорычу с подарком.
Сторож окинул пытливым взглядом парней. В чистых белых рубахах, опоясанных кушаками, в цветных портках и в добрых сапогах из мягкой выделанной кожи. Оба парня показались сторожу знакомыми.
– Кажись, Богдашка Неведров да Андрюшка Шарапов.
– Угадал, Рыжан.
Рыжан получил кличку за свою редкостную бороду.
– А что за подарок, милочки?
Богдаша вытянул из небольшого полотняного мешка свое изделие и сторож даже зубами зацокал.
– Чудеса! Видел светильники, но чтоб такой затейливый… Русин Егорыч будет рад, проходите, милочки.
Приказчик и в самом деле остался доволен шандалом. Необычный, легкий, с маленькими фигурками лесных зверей, расписанный цветами и травами.
– Доброе изделье, - крякнул Русин Егорыч, но глаза его оставались недоуменными. Ему и во сне не могло погрезиться, чтобы люди из мастеровой черни принесли ему богатый подарок. Тут что-то не так.
Русин Раков был не только строг, но зачастую и суров с ремесленным людом. Самолично проверял пошлины, подати и различные повинности с каждой слободы. Спуску не давал. За малейшие недоимки наказывал десятских, сотских и старост, злейших же недоимщиков приказывал ставить на правеж113. Чернь, случалось, поднимала ропот, но приказчик умело и своевременно утихомиривал недовольных. И вдруг щедрый подарок… А, может, это подношение для того и сотворено, чтобы он, приказчик, поменьше вникал в дела кузнецов и медников, а то и всего ремесленного люда, коль вкупе с Богдашкой явился и сын гончара Шарапа. Но тогда почему не сам известный гончар?
Русин Раков ломал голову до тех пор, пока не молвил Богдашка:
– Ты уж прости нас, Русин Егорыч, но сей дар мы надумали преподнести твой златошвейке Полинке.
– Полинке?
– пожал плечами приказчик.
– Но в честь чего?
– Слава о ней далеко за Углич прокатилась. Вот и надумали мы ее малость порадовать. Как от мастеров искусной мастерице. Пусть думает, глядя на сей шандал в светлице, что Углич всегда помнит о ее прекрасной работе.