Уилки Коллинз
Шрифт:
Подобные моральные наставления, вероятно, не много значили для юного Уилки Коллинза. Позднее он высмеивал благочестие. В романе «Игра в прятки» отец шестилетнего мальчика говорит: «Ты продолжаешь запихивать ему в глотку церковь, а он продолжает давиться ею, как огромным куском, который невозможно переварить… Разве таким способом можно расположить его к религиозному обучению?»
И все же чувство религиозного долга, свойственное их отцу, не препятствовало активной общественной жизни семьи, глава которой не препятствовал светским удовольствиям. Естественно, глава семьи был знаком со многими выдающимися художниками своего времени, его круг общения включал и наиболее интересных поэтов. Например, Сэмюэл Тейлор Кольридж, судя по всему, был дружен с миссис Коллинз. Однажды Уилки поделился с другом воспоминанием о том, как великий поэт разрыдался, рассказывая его матери о своем пристрастии к опиуму. «Не плачьте, мистер Кольридж, – вспоминает Уилки совет матери поэту, – если опиум и вправду приносит вам хоть какую-то пользу и он вам необходим, почему бы вам не пойти и не принять его?» Поскольку сам Уилки ко времени этого рассказа пристрастился к лаудануму, его детское воспоминание можно истолковать как самооправдание.
В детстве Уилки, по его собственным словам, пострадал от несчастной первой любви. Речь шла о жене одного из соседей, которая была в три раза старше романтичного мальчика. Он был так одержим ею, что возненавидел ее мужа и убегал каждый раз, когда тот пытался заговорить с ним. Конечно, Уилки не мог позволить себе «вольности» с дамой, так что страдал молча. На протяжении всей жизни заметна его увлеченность женщинами, порой кажется, что он был влюблен в половину знакомых особ женского пола. Он нуждался в женском обществе, в его жизни были одновременно две постоянные женщины, но он явно интересовался и другими особами. Позднее он рассказывал друзьям по секрету, что его «сексуальное посвящение состоялось под иностранными небесами».
3
Паломничество
В девять часов утра, в понедельник, 19 сентября 1836 года, семья Коллинз наняла экипаж до Пиккадилли, откуда дилижансом отправилась в Дувр. Они направлялись в Италию. Путешествие обсуждали долго. Сэр Дэвид Уилки уверял Уильяма Коллинза, что изучение итальянских мастеров станет бесценным подспорьем для его искусства. Коллинз колебался, не желая прерывать обучение сыновей в слишком раннем возрасте, но сэр Дэвид Уилки и другие друзья уверяли, что мальчики получат больше от итальянского путешествия, чем от сидения за школьными учебниками. Так и оказалось. Двадцать пять лет спустя Уилки Коллинз признал, что научился в Италии большему, «полезному для меня, среди картин, пейзажей и людей, чем когда-либо узнал в школе». Италия для замкнутых, постоянно утомленных и тревожных викторианцев была мечтой. Там виделись им чувства и свобода, яркие цвета и солнечный свет, Италия воплощала душу и дух, а не деньги и материализм.
Семья Коллинз села на пароход в Дувре и направилась в Булонь, четыре дня спустя она прибыла в Париж. Родители не интересовались городом, им не нравились его запахи, и, по словам миссис Коллинз, «там не было магазинов, сопоставимых с Риджент-стрит». Уилки в город влюбился. Позднее Париж стал для него желанной целью, он восхищался красотой бульваров, оживленностью горожан. Миссис Коллинз не нравилась парижская еда: «Баранина жесткая, но всё простое неплохо приготовлено», – писала она, не оценив французские деликатесы. Ее сын, напротив, стал настоящим гурманом.
Семья медленно следовала на юг, к Средиземному морю. В Мартиге, под Арлем, была «единственная маленькая гостиница, хозяин которой никогда прежде не видел англичан. Этот странный тип имел привычку садиться за ужин вместе с постояльцами и носил кепку с поучительной независимостью», – шутливая зарисовка Уилки в воспоминаниях об отце сохраняет непринужденный дух семейного путешествия. Они доехали до Марселя, который, опять же по словам миссис Коллинз, «пах самым отвратительным образом». Вскоре пришло время перебраться в Канны и Ниццу, где они задержались на шесть недель.
Италия манила, от нее отделяла теперь лишь одна граница. В середине декабря они наняли экипаж до Генуи, по пути Уильям Коллинз высовывался из окошка и делал наброски «бурных потоков – могучих ущелий – гор, окутанных облаками», пока они следовали вдоль Корниш [9] . Отец уверял, что эти пейзажи «почти свели его с ума…». Затем пароходом добрались до Ливорно, откуда направились во Флоренцию. Путешествие через Сиену и Апеннины привело их в Рим, где Уильям Коллинз заявил, что достиг «священной цели своего паломничества». Там семья оставалась до весны. Коллинзы нашли жилье на Виа Феличе. В стене дома, где они поселились, в нише стояла фигура Мадонны – прямо над прилавками с капустой и грудами мусора. Уильям Коллинз в арендованной студии взялся за серьезную живопись, в то время как даже из окна квартиры можно было наслаждаться видом римлян, «предающихся беззаботном отдыху, двигавшихся и сидевших с неосознанной грацией, с естественным изяществом линий и инстинктивным умением создавать удачную композицию». Уилки охотно усваивал итальянские уроки.
9
Так называется несколько дорог Франции и Италии, проходящих вдоль побережья.
Семья осматривала буквально всё что можно. Они посетили Ватикан и Сикстинскую капеллу, сходили на скачки, восхищались Колизеем – «вдвойне загадочным и величественным в сумерках, при угасающем свете», посещали оперу и балет, наблюдали за церемониями Святой недели, и оба мальчика торопливо сновали по собору Святого Петра, чтобы увидеть ритуал омовения ног паломников. Они прогуливались по холму Пинчо, который впоследствии сталместом действия первого опубликованного романа Коллинза «Антонина». Уилки писал: «Кто после усердного осмотра чудес этого темного, меланхоличного города не чувствовал себя обновленным благодаря его тенистым аллеям и свежему, благоухающему воздуху?»
Он вспоминал и о «великолепных римлянках… сплетничающих и нянчащих детей» прямо на улицах. Одна женщина особенно привлекла его внимание. Чарлз Диккенс пересказывает эту историю в письме свояченице. Он говорит, что Коллинз «как-то раз в экипаже… представил нам полный отчет о своем первом любовном похождении. Кажется, дело было в Риме и роман достиг, так сказать, предельного развития – он [Уилки] явился оттуда истинным языческим Юпитером». Вероятно, Уилки преувеличивал в пылу мужской бравады, но вполне возможно, что тринадцатилетний мальчик мог соблазнить или мог быть соблазненным женщиной постарше.
На самом деле есть основания считать, что Уилки был сладострастен или, по крайней мере, что его сексуальные аппетиты пробудились весьма рано. «Думаю, вид сзади на прекрасно сформированное женское тело – наилучший, – писал он и в возрасте шестидесяти трех лет, – и бедра составляют самую драгоценную часть этого вида». Он с наслаждением описывает женских персонажей; так, у одной из его героинь фигура «стройная, но уже хорошо развившаяся в своей стройности, в изящной гибкости». Когда американский фотограф Сарони прислал ему подборку обнаженной женской натуры, Коллинз внимательно изучал снимки и особенно восхищался «Венерой», вступающей в купальню, эту фотографию он вставил в рамку и поместил у себя на рабочем столе. В романе «Антонина» богатый римлянин Ветранио просит работорговца прислать ему самых красивых женщин империи, чтобы они предстали перед ним «во всех оттенках цвета кожи, во всем своеобразии форм». Нетрудно усмотреть в этом пристрастия самого автора и его склонность к вожделению.
Он признавался Сарони, что его идеал – Венера Каллипига, статуя, которую он мог увидеть в Национальном музее Неаполя на следующем этапе итальянского вояжа. Вид на нее сзади представляет весьма объемные ягодицы, и Коллинз говорил фотографу: «Моя жизнь прошла в поисках живой женщины, подобной ей, – и мне так и не удалось преуспеть в этом». Можно полагать, что он всегда пребывал в стремлении к идеальному образу. Вероятно, поэтому в его сочинениях женщины редко описаны с такой же подробностью, как мужчины, он скорее идеализирует женщин, чем изображает их, в то время как мужчин он описывает с поразительной точностью деталей. Не исключено, что именно увлечение женщинами, их телесностью побуждало его к сдержанности и лаконизму описаний.