Украденная любовь
Шрифт:
— Ты, — самодовольно ухмыльнулся Перри.
— Я? Но я говорила об этом только… — Элиза осеклась, пораженная внезапной догадкой. — Ты подслушал мой разговор с Майклом! — Рука ее взлетела к горлу. — Как… как много ты услышал?
Перри был страшным врунишкой, но лицо всегда выдавало его: он легко краснел и ничего не мог с собой поделать. В семье вечно подшучивали над ним по этому поводу, и он давно пришел к выводу, что проще говорить правду. Сейчас парнишка плутовски стрельнул глазами в сестру.
— Ну-у-у… полагаю, все.
— Все? — В горле у Элизы застрял комок. Перри кивнул:
— Все.
— Значит… значит, ты знаешь, почему… почему я… — Элиза
— Я знаю, что ты любишь этого малого, — сказал Перри, великодушно обходя детали. — Как Обри ладит с ним?
— Обри? — засмеялась Элиза несколько истерическим смехом. — Они отлично ладят. Киприан сделал его своим юнгой.
— Юнгой? Как же Обри справляется? В этом его кресле, должно быть, трудновато разъезжать по кораблю.
— Ему больше не нужно кресло, — сказала Элиза, все еще расстроенная тем, что младший брат узнал так много о ее отношениях с Киприаном.
— Он что же, снова ходит? Вылечился на Мадейре, как ты и надеялась?
— Ну, не совсем, — смутилась Элиза, осознав, что выдала секрет Обри.
— Ходит на костылях?
Элиза всплеснула руками:
— Ты самый приставучий и надоедливый брат на свете!
Перри только рассмеялся и погладил ее по голове.
— Я знаю, что тебе меня не хватало, — поддразнил он ее, когда она отбросила его руку.
Элиза невольно тоже засмеялась:
— О да, мне ужасно не хватало кого-нибудь, кто портил бы мне прическу и подслушивал мои личные беседы.
— А как еще я могу узнать, что происходит у нас в доме? Все обращаются со мной как с ребенком. А мне уже шестнадцать. Даже шестнадцать с половиной.
Элиза вгляделась в Перри, впервые по-настоящему вгляделась в младшего братишку, который был выше ее почти на голову. Он уже мужчина, внезапно поняла она. Достаточно взрослый, чтобы интересоваться девочками — женщинами, тут же поправила она себя. Насколько она понимала, он вполне мог уже завести интрижку с кем-нибудь из служанок или еще с какой-нибудь девицей легкого поведения… Она постаралась отогнать неприятную мысль. Кто она такая, чтобы судить других? Она сама теперь — девица легкого поведения.
— Да, — выдавила Элиза. — Да, я вижу, что ты уже не ребенок.
— Скажи это маме и папе.
— Скажу, — кивнула она.
— Правда?! — Его лицо просияло надеждой. — Если ты это сделаешь, Элиза, если убедишь их обращаться со мной как с мужчиной, я… я тоже сделаю для тебя что-нибудь такое… Я придумаю что.
— Что ж, договорились… — Элиза снова принялась расхаживать взад и вперед. Как бы она хотела, чтобы он смог сделать единственное, что ей на самом деле было нужно. Сделать так, чтобы Киприан пришел за ней, чтобы он приехал в Лондон, вернул Обри его семье и забрал ее с собой на Олдерни. Она пойдет за ним куда угодно, будет жить, где он захочет, даже на борту «Хамелеона», пусть только скажет, что любит ее, что действительно хочет жениться на ней.
«Приди ко мне, любовь моя, останься навсегда». Строчка из стихотворения всплыла в памяти Элизы, и она обернулась к полке с книгами. Ей нечего было делать сегодня. Разве что читать стихи и обливаться слезами. Но это глупо, решила она, расправила плечи и взглянула на Перри:
— Пойдем спасать Оливера от папы и дяди Ллойда. Думаю, он тебе понравится, когда ты узнаешь его поближе.
Это было еще слабо сказано, поняла Элиза в течение ближайшего часа. До сих пор Перри во всем подражал Майклу, теперь же, рядом с Оливером, с ним начала происходить поразительная трансформация. После того как они втроем совершили экскурсию в конюшню,
Родители ужаснутся, думала Элиза. Но ей самой почему-то было приятно видеть это. Перри не был снобом, как не была и она сама — хоть Киприан и обвинял ее в обратном. Конечно, теперь это не имело никакого значения. Ни малейшего.
Сидя на скамейке, она смотрела, как юноши вместе удят рыбу в ледяной речке, словно старые приятели. Перри учил Оливера забрасывать удочку; Оливер одолжил Перри свой устрашающего вида нож, чтобы выпотрошить трех рыбин, которых они поймали. Словно бы повторялась история Обри и Оливера. Может быть, идиллическая жизнь английских джентри была чересчур спокойной и пресной для человека молодого. Может быть, маленькая встряска шла только на пользу душе. И телу, добавила Элиза, думая о своей вновь обретенной силе и здоровье Обри. Она должна быть благодарна Киприану за то, что вырвал их с Обри из нудной, размеренной жизни. Они так много выиграли от этого!
Но она никогда не сможет быть благодарна ему за то, что он дал ей уйти. И простить его не сможет.
…Обед проходил бы в довольно мрачной атмосфере, если бы Перри не забрасывал Оливера вопросами о жизни моряков. Отношение Леклера к Оливеру, вначале сдержанное, тоже заметно потеплело. К чести своей, Оливер моментально усвоил манеры, подобающие человеку, обедающему в доме вроде Даймонд-Холла. Стараниями Перри и Леклера он был весьма прилично одет в темно-серый костюм с бледно-голубым узорчатым жилетом и белоснежной рубашкой. Волосы его были вымыты и причесаны, и любой, кто не видел его в матросской робе, мог бы назвать его джентльменом до кончиков ногтей. Элиза заметила, как он стрелял глазами в остальных, на лету схватывая премудрости этикета: куда положить салфетку и какой столовый прибор использовать. Хрустальный бокал с вином он держал непринужденно и пил весьма скупыми глотками. За исключением единственного момента, когда он исподтишка подмигнул ей, Оливер выглядел не менее достойно, чем сам Майкл Джонстон.
— Откуда вы, мистер Спенсер? — неторопливо вела с ним светскую беседу мать Элизы. Первоначальная сдержанность начала таять, и вскоре Констанция Фороугуд полностью поддалась его обаянию.
— Я родился и до пяти лет рос в Линтоне. Это в северном Девоне, возле Бристольского канала. Мой отец был бондарем, а мать — прачкой, — добавил он, нимало не смущаясь, что подобное происхождение может уронить его в глазах семьи Фороугуд. Его это не беспокоило, и, по-видимому, всех остальных — тоже. Он был для них прежде всего человеком, который спас Элизу. Великодушие ее семьи отогрело маленькую частичку заледеневшего сердца Элизы.
— Оливер сказал, что ушел в море, когда ему было одиннадцать лет, — вставил Перри.
— Одиннадцать? — нахмурилась Констанция Фороугуд. — Это же так мало.
— Мои родители умерли, — объяснил Оливер, бросив взгляд на Элизу. — Киприан знал моего отца и взял меня к себе. Сделал меня своим юнгой.
Как Обри.
Эти невысказанные слова повисли в воздухе, и наступила долгая неловкая пауза. Каждый из сидящих за столом быстро взглядывал на Элизу и тут же отводил глаза, как будто все ожидали, что при одном имени Киприана она упадет в обморок или разразится слезами. Элиза посмотрела на мать, увидела печаль на ее лице и повернула голову к другому концу стола, где сидел отец. Губы его от гнева сжались в тонкую полоску.