Украденная невинность
Шрифт:
После долгого и подробного обсуждения Нельсон был наконец удовлетворен и сделал знак стюардам подать еще кофе. На этом обед на флагманском корабле закончился. Капитаны обменялись прощальными пожеланиями и отправились по своим кораблям.
Мэттью тоже вернулся на борт «Норвича». Он чувствовал сильное беспокойство и внезапное одиночество и потому, меряя шагами полубак, думал о Джессике. Долгая ходьба не помогла успокоиться, и Ситон направился в каюту, надеясь забыться сном. Настойчивый стук в дверь заставил его подскочить, но это оказался всего лишь Грехем Пакстон. Мэттью сделал приглашающий жест.
— Ну и как все прошло? — с порога поинтересовался судовой врач и нагнул голову, проходя в низкую дверь.
— Что, друг мой, не терпится? — усмехнулся Мэттью.
— Если ты имеешь в виду, что мне не терпится атаковать французов, то я вынужден тебя разочаровать, — ответил Пакстон со смешком. — Меня снедает совсем иное нетерпение. Хочется, знаешь ли, покончить со всем этим. Ждать и догонять — самые неприятные занятия. У меня такое ощущение, что мы целую вечность толчемся возле Кадиса.
— Вот, возьми и выпей это. — Мэттью протянул ему бокал с бренди. — Это поможет тебе расслабиться.
— Благодарю, — искренне произнес Пакстон и вдохнул для начала аромат напитка. — У меня что-то сдают нервы.
Мэттью кивнул в сторону кресел, и оба уселись возле курительного столика.
— По-моему, совет прошел вполне нормально. Кстати, адмирал не забыл про обычные формальности: оркестр на палубе, приветственная речь и прочее. Да и сам обед не оставлял желать лучшего… Я бы даже сказал, он был роскошен. Вот только возраст мой, похоже, дает о себе знать. Чем дальше, тем меньше мне нравятся все эти церемонии. Я бы предпочел просто и без излишеств сойтись на совет, потом поскорее атаковать и…
— Одержать победу?
— Да, чтобы можно было отправиться по домам.
— По домам… Полагаю, это основное, чего ты хочешь, — заметил Пакстон, поудобнее усаживаясь в кресле. — А знаешь, в последнее время ты все чаще рассуждаешь, как я. Складывается впечатление, что ты счастлив в браке. Признаюсь, я не был уверен…
— Что я могу быть счастлив в браке? Ну спасибо, друг мой!
— Я не был уверен, что ты позволишь себе полюбить, — спокойно закончил Пакстон.
Мэттью сделал порывистое движение, как бы протестуя всем своим существом. Однако не сразу, продолжил разговор, хмуро глядя на друга.
— Из чего же ты заключил, что я люблю?
— Не забывай, Мэтт, что мы с тобой знаем друг друга много лет. К тому же я человек наблюдательный. С тех пор как ты вернулся, ты то и дело заводишь речь о жене… заводишь, заводишь, не спорь! Просто сам не замечаешь этого. И говоришь ты о ней с нежностью, которой прежде за тобой не водилось. Возможно, это еще не любовь, но очень близко к тому, Мэтт, очень близко.
— Не стану спорить, Джессика дорога мне, — сказал Мэттью, окончательно мрачнея. — Было бы глупо отрицать и то, что я часто вспоминаю о ней… и скучаю. Но любовь!.. Этого я просто не допущу.
— Вот как? — Пакстон допил свое бренди и поставил бокал на столик. — Ну а я люблю свою жену с того самого момента, как впервые увидел, — и знаешь, мне в голову не приходит сожалеть об этом. Может быть, ты думаешь, что любовь делает мужчину слабее? Тогда ты глубоко заблуждаешься. Это бывает лишь в том случае, когда выбор неудачен. Но если встречаешь единственную, предназначенную тебе Богом женщину, то становишься сильнее. Все очень просто, Мэтт: союз делает сильнее каждого из вас, таков закон жизни.
— Очень может быть, но только если этому союзу ничто не грозит. Жизнь, чей закон ты только что процитировал, полна потерь. Если бы любовь могла быть гарантией от потери, тогда не о чем стало бы спорить. Ребенком я потерял мать, позже — брата, и мне не раз приходилось терять друзей в бою. Я научился бороться с болью, которая могла оказаться нестерпимой, — бороться бесчувствием. Разве я не прав? Если любовь и боль всегда идут рука об руку, то стоит ли добровольно выбирать дорогу, в конце которой только потери?
— А что ты скажешь насчет детей? — помолчав, спросил Пакетом. — Насколько мне известно, твоя жена молода и к тому же крепкого здоровья. У тебя непременно будут дети. Их-то ты будешь любить?
— Разумеется, буду… выполнять свой отцовский долг. В противном случае какой же из меня глава семьи?
— «Но любовь!.. Этого я никогда не допущу», — с мягкой насмешкой повторил Пакстон.
Мэттью промолчал, размышляя над его словами. Когда-то он любил мать — и потерял ее. Ситон попробовал обратить свою любовь на мачеху, пусть даже та не умела ответить ему взаимностью, — и потерял ее тоже. Он был еще слишком молод для полного бесчувствия и горько оплакивал се смерть. Друзья, погибшие в бою, любимый брат… все это невосполнимые потери.
— Ты, безусловно, прав в том, что, позволяя себе любить, человек принимает на себя риск возможной потери, — продолжал его друг, — и чаще всего самой тяжкой бывает потеря любимой жены. Но этот риск компенсируется величайшей наградой — взаимным счастьем. Друг мой Мэтт, жизнь — тоже битва. Трус уклоняется от нее и тем самым избегает потерь. Но он не знает и радости победы, он никогда не получит прекрасных боевых трофеев. Даже если сеть плечо, на которое можно опереться, дорога жизни трудна и полна опасностей, но в одиночку идти по ней просто невыносимо.
Мэттью снова отмолчался, В том, что говорил Пакстон, ощущалась великая истина, от которой капитан отворачивался так дол го.
Граф честно старался постигнуть и принять эту истину. Это само по себе нелегко, но он готов признать правоту друга… Однако был ли какой-то смысл в этой борьбе с самим собой? Возможно, она несколько запоздала. Вспоминая мучительное прощание с Джессикой и тоску одиночества, ни на минуту не уходящую с самого дня расставания, Мэттью спрашивал себя, как называется это непобедимое тяготение, самовольно и властно расположившееся в нем.