Украденный горизонт. Правда русской неволи
Шрифт:
«Богомол… Есть такое насекомое… Богомол… Только очень большой… Такой большой, каких в природе и не бывает…», – всплыло, будто пропечаталось в памяти.
И вдогон – не удивлённое, а скорее растерянное про то, что вроде бы как и нечего этому существу здесь делать, так как обитает оно только в далёких тёплых краях.
Тут же рядом зарубкой более важное отложилось: «Конечности постоянно шевелятся, уж не антенны ли это, с которыми любое пространство без чутья и зрения обшарить можно… А чего шарить? Кого эта уродина вычисляет?»
Не было никакого желания отслеживать, куда
На этот момент сознание его уже разделилось на две не враждующие, но очень разные и абсолютно самостоятельные части. Одна часть чётко, чуть ли не по складам инструктировала: «Тебе всё это мерещится… Никаких гусениц, никаких жаб, никаких богомолов, тем более таких громадных, как на дрожжах раскормленных, здесь, в камере СИЗО, быть просто не может…
Это – «белочка»… Не важно, что ты уже несколько дней здесь, и не капли водки за всё это время ты не выпил…
Так бывает… Болезнь догоняет в самое неподходящее время, в самом неудобном месте…
В одиночку тебе с этим не справиться… Врача надо… Пусть местного, мусорского, который всех, кто к нему здесь обращается, ненавидит… Всё равно должен помочь… Обязан… Какие-нибудь таблетки даст или микстуру…».
Через паузу и уже с командирским нажимом, что возражения исключает, было добавлено, как вколочено: «В одиночку не справиться…»
И в усиление сказанного как приговор шепотом повторено: «Не справиться!»
Другая часть сознания какое-то время отмалчивалась, будто выжидая и собираясь с силами, потом решилась, обозначила свою точку зрения. Вкрадчиво, не настойчиво, больше сомневаясь, чем советуя, прошептала: «Ты же их видел… Во всех мелочах и деталях… И проседь зелёную на шерсти у гусеницы, и ноздри лиловые у жабы, и эти суставы-проволочки у богомола… Всё видел…
Мог бы даже дотянуться, потрогать… Кажется, прекрасно ты представляешь, что при этом мог бы почувствовать… Какая на ощупь пружинистая шерсть у гусеницы, какая влажная и склизкая кожа у жабы, какие сухие шершавые стебли-конечности у богомола.
Значит есть Они, существуют независимо от твоего желания… Причём здесь врач? Не надо врача… Всё равно, сразу не появится, даже если в «тормоза», в железную дверь хаты, что есть мочи колотить… Да и придёт, не факт, что поверит и решит помочь, скорее всего за симулянта примет, за того, кто косит, косматит… Ещё наряд дежурных мусоров призовет, наябедничает, о том, как ты беспокойство чинишь, попросит подмолодить, попросту поколотить тебя…
Может и пьяным оказаться, такое, рассказывали, уже было, тогда вообще всё непредсказуемо…
И, вообще, причем здесь врач со своими таблетками и микстурами, когда Они уже пришли… Важнее прикинуть, где они сейчас затаились, как себя поведут…
Может быть, проще просто привыкнуть к Ним… Относиться к Ним, как ко всему, что здесь окружает… По принципу: радости – мало, но куда денешься, если сюда попал… Но это, если Они вести себя тихо будут… Если тихо… Если…
Интересно, кто Их прислал… Только куда важнее, что у Них на уме, что сейчас в планах у Них… Соответственно определяться надо, как Их встречать…
Скорее всего, не с добром Они нагрянули… Тогда…
Война, короче…
Чем же Их встретить?
Есть в хате заточка… Острая… На кирпиче, со слоника отломанном, заточенная… Одна на всех… Общественная, или, как говорят здесь, «общаковая»… Чтобы колбасу, сало, прочие харчи из передачки порезать… На обломке магнита в заветном углу под дубком запрятана…
Официально заточка – конечно, запрет… Почти оружие… А неофициально… По неписанным правилам тюрьмы одну заточку на хату иметь допускается, потому и мусора на шмонах на неё глаза закрывают… Вот, если бы её заполучить… Только невозможно это… Чтобы «общаковую» заточку к себе под подушку? Не приветствуется! Вопросов будет куча, на которые и ответить нечего…
Заточку делал Никита Самарский… Из невесть как попавшего сюда обломка полотна ножовки за полдня смастерил… Рукастый… Может быть, его попросить ещё одну сделать… Возможно, не отказал бы… Только не принято в хате персональные заточки иметь… Есть одна на всех – и довольно! А объяснять, с чего ты персональной решил обзавестись… Не пройдёт…
Ещё в этих стенах роль оружия иногда кипяток выполняет… Бывает, что им особо вредному баландёру в рожу плесканут… Случается, что самый отчаянный арестант с кипятком и на мусора ополчится, если тот сильно его придирками по беспределу достанет… Понятно, за этим раскрутка, добавка к сроку…
Впрочем, не об этом сейчас разговор… Важнее прикинуть, поможет ли в нынешней ситуации кипяток? Кажется, вряд ли… Разве испугаешь таких тварей кипятком обычным… Да и не будешь «общаковый» чайник у себя под боком круглые сутки наготове держать… Кто позволит всю хату без чая, без чифира оставить…
Выходит, безоружным эту троицу придётся встречать… Верно, и не может в этих условиях по-другому быть…».
Опять что-то зашевелилось в первой части сознания.
Правда, всё то, что касалось «белочки», что заполняло ёмкий смысл глагола «мерещится» не то, чтобы пропало вовсе, но круто ушло в сторону, в потёмки. На первое отлично освещённое место вышло то, что до этого завершало командирскую внутреннюю инструкцию: «В одиночку не справиться…».
«В одиночку не справиться…».
Только теперь этот приговор в другой плоскости кувыркался. Ведь «не в одиночку» – это не обязательно к мусорскому лекарю на поклон, можно и в хате обо всём этом рассказать, помощи попросить… Тот же смотрун, Вован Грек – бывалый, крученый, наверняка найдёт, чего посоветовать, подсказать… На худой конец, заручиться бы его помощью в случае, если эти гости всё таки что-то начнут…
Вот только, что ему расскажешь? Про то, как очень большая гусеница из дальняка выползла? А следом такие же переростки – жаба с богомолом… Ещё не известно, знает ли он, что это за существо такое – богомол… И – главное: разве легко ему во всё это поверить? Покрутит пальцем у виска? Рассмеётся в лицо? Или скажет: обоснуй! А чем обоснуешь?