Укради меня у судьбы
Шрифт:
— Вы бы лучше на Никиту Михайловича внимание обратили. И молодой, и вежливый, — бросает Зоя Николаевна на меня быстрый взгляд. Вот неймётся ей.
— Я как-нибудь сама разберусь, куда лучше мне смотреть, — снова вежливо, но твёрдо. Кухарка бледнеет, зеленеет, быстро кивает головой. Она боится, что перегнула палку, перешагнула черту. Ей не хочется терять работу, а поэтому больше она не разговаривает, не отвлекается. Готовит всякие вкусности, а я ухожу из кухни. Мне нужна Соня.
Я нахожу её на втором этаже. Она всегда начинает уборку
— Я бы хотела спросить вас кое о чём, — подхожу ближе и вижу, как она дёргается, отскакивает пугливым зайцем. — Простите, что напугала.
— Ничего, — опускает горничная глаза и отключает пылесос. — Спрашивайте, Иванна Сергеевна.
— Я хотела поговорить о часах.
Соня снова вскидывается, таращит испуганные глаза на меня. Странная она какая-то сегодня.
— О напольных часах в мезонине, — зову её за собой взмахом руки и поднимаюсь по лестнице наверх.
— Я везде убираю тщательно, — дышит она мне в затылок. — Если где пропустила или что-то не так сделала, вы скажите, я переделаю.
Она думает, я её ругать буду? Поэтому так дёргается?
— Нет-нет, я не об уборке. О часах хотела спросить. Об этих — киваю в угол. — Кто их заводит и как? А главное — чем?
— А-а-а. Вы про эти. Сергей Николаевич их обожал. Говорил, что они дороги ему как память. Но в доме стыдно поставить, поэтому он их сюда приспособил. Сам любил заводить. А потом меня заставил, научил. Говорил, забывать стал. Тут ничего сложного. Они целую неделю тикают. Я их сверху протираю, а внутри — как завожу. И ключи есть, конечно же.
Она наклоняется, легко отодвигает часы от стены, шарит сзади.
— Тут выемка. Там ключ от ящика нижнего. А в нём — остальные ключи. Не знаю, зачем на каждую дверцу. Но так задумано, что ли. И заводной ключ там же.
Соня ловко клацает ключом, открывает нижний ящик, показывает его содержимое. Руки чешутся нестерпимо. Хочется заглянуть вовнутрь.
— Научишь меня пользоваться? Заводить часы?
— Конечно, как скажете, — Соня удивлена, пожимает плечами. — Это несложно. Но раз в неделю, по понедельникам.
— Договорились, — вздыхаю облегчённо.
До понедельника я терпеть не буду. Открою раньше. Посмотрю, что там, когда все уйдут и в доме станет тихо. Уж очень они меня волновали — старые часы из прошлого. Тем более, если они были дороги отцу как память.
37. Ива
Свидание с часами случилось не сразу. Вначале я ждала, когда уйдут Соня и Зоя Николаевна. Потом приехала охранная служба — дом наполнился чужими людьми.
Андрей с детьми тоже пришёл. Илья мрачно молчал, Катя совала любопытный нос везде: для ребёнка всё было интересно. От напряжения у меня заболела голова. Слишком много событий, к тому же не очень приятных. Но всё меркло от горя мальчика, что пытался
— Это ничего не меняет, — сказала я ему, как только выпал удачный момент. — Ты можешь приходить. Через дверь, как все.
Мальчишка дёрнулся и прикрыл веками глаза.
— Ты не понимаешь, — ответил глухо. — Всё изменилось. Он больше не пустит меня.
— Я поговорю с отцом. Мы что-нибудь придумаем.
— Не надо, — у него упрямый взгляд. Тёмный, как ночь. Поразительное сходство с тем, кого он сейчас терпеть не может. Если не больше. — Однажды он сломает и тебя. Подумай об этом.
И так он страшно это произнёс, что я отшатнулась невольно. Смотрела Илье в спину (мальчишка резко отвернулся, чтобы не продолжать разговор), задерживала взгляд на острых плечах, лёгкой сутулости и ломала голову, как бы его разговорить. Что бы там ни случилось, кажется, это затянулось и заводит в тупик не только отца и сына, но невольно втягивает и меня в водоворот странных событий, как будто мне своих мало.
— Ты в порядке? — Андрей постоянно всматривается в меня. Тревожный у него взгляд. Звенящий, как провода под высоким током.
— Со мной ничего не случится, — хочется его успокоить. Прижать голову к груди. Услышать его вздох. Поцеловать в висок. Ничего не могу поделать: я чувствую к нему нежность. К этому неоднозначному хмурому мужчине, о котором ходит слишком много страшных слухов.
Нам так и не удалось поговорить. Посторонние люди в доме, дети. Из недомолвок и наших взглядов я могла бы уже связать полотно — ажурное, с дырками, с витиеватыми узорами, в которых спрятались бы наши сомнения, мысли, надежды, горечь прошлого и тайны.
У меня — свои. У Любимова они тоже есть. Мы ходим вокруг и прячемся. Скрываемся, избегаем прямого контакта, осторожничаем. Одному из нас нужно быть смелее. Но я не уверена, что это будет правильный шаг.
Все мои сомнения — на ладони, как магический шар, где клубится тьма. А веский аргумент лишь один: я сегодня живу, а завтра — неизвестно. И если так будет угодно судьбе, я могу уйти, не испытав и малой доли того, что могла бы, но не сделала, потому что сомневалась и колебалась.
— Я зайду вечером, — говорит Андрей тихо, когда уезжает охранная служба.
Он уходит и уводит детей. Я провожаю их до ворот. Смотрю вслед. Катя смешно подпрыгивает то на одной ноге, то на другой. Илья словно кол проглотил — отстранённый и будто чужой. Я должна, должна поговорить с ним. Обязательно. Не откладывая в долгий ящик. Иначе что-то случится — я чувствую.
Я остаюсь одна. В доме остро чувствуется тишина. Поднимаюсь в мезонин и долго смотрю на часы. Глажу их бока ладонью. Старые. Знать бы, откуда вынырнули. Эту историю я бы хотела услышать. Часы как хранитель времени и памяти. Молчаливый свидетель, который уже никогда не расскажет чужие тайны. Разве что сохранил их внутри.