Шрифт:
Hugh Howey
WOOL
Copyright © 2011 by Hugh Howey
Издательство Азбука®
Часть первая
Холстон
1
Холстон поднимался навстречу смерти, а дети играли, радостно вереща, как это бывает только у счастливых детей. Пока они неистово топали наверху, Холстон не торопился – шагая устало и методично; он одолевал винтовую лестницу виток за витком, постукивая каблуками по металлическим ступеням.
Эта лестница, как и его доставшиеся
Ступени прогнулись, их края округлились, став похожими на надутые губы. В середине почти не осталось ромбиков, когда-то не позволявших подошвам скользить. Лишь по краям сохранились фрагменты рисунка – маленькие выступы на гладкой стали, с четкими гранями и пятнами краски.
Опустив старый ботинок на старую ступеньку, Холстон сделал очередной шаг. Он думал о бесчисленных годах, сталкивающих молекулы и жизни, стирающих их слой за слоем в тончайшую пыль. Далеко не в первый раз и эта лестница, и вся эта жизнь показались ему какими-то неправильными. Стены вокруг длинной спирали, уходящей вглубь укрытия, наподобие соломинки в стакане, строились совсем для других целей. Как и прочее в этом цилиндрическом доме, лестница создавалась для иного, давно забытого предназначения. Сейчас она являлась главной артерией укрытия, и тысячи людей ежедневно двигались по ней вверх и вниз по своим делам, но, по мнению Холстона, лестница больше подходила для того, чтобы ею пользовались только в аварийных ситуациях и, пожалуй, какие-то считаные десятки людей.
Очередной ярус остался позади – сектора жилых помещений. Пока Холстон преодолевал несколько верхних этажей, совершая свое последнее восхождение, восторженные детские крики становились громче. Это был смех молодости, смех юных душ, еще не осознавших, где они живут, не ощутивших давление земли со всех сторон и совершенно не понимающих, что они похоронены. Бодрые и свежие, крики ребятишек наполняли лестничный колодец весельем, и этот щебет совершенно не сочетался с тем, что делал Холстон, с его решимостью выйти наружу.
Когда он приблизился к самому верхнему этажу, из хора детских голосов выделился один, и Холстон вспомнил свое прошедшее в укрытии детство – и школу, и игры. Тогда душный бетонный цилиндр, с бесконечными этажами жилых помещений, мастерских, гидропонных садов и залов регенерации с паутиной труб, представлялся ему огромной вселенной, просторы которой невозможно исследовать до конца, лабиринтом, где он с приятелями мог бы затеряться навсегда.
Но от тех времен его отделяло более тридцати лет. Сейчас Холстону казалось, что детство было очень давно – две или три жизни назад, и радовался этому детству кто-то другой. Не он. А на него давила целая жизнь, проведенная в должности шерифа, жизнь, отсекающая прошлое. Был еще и третий, тайный этап помимо детства и работы. Три года молчаливого ожидания того, что никогда не наступит, когда каждый день тянулся дольше любого из прежних, более счастливых месяцев.
Холстон взошел на вершину винтовой лестницы, и его рука соскользнула с перил. Здесь находились самые просторные помещения укрытия: кафетерий и прилегающий к нему зал. Теперь крики детей звучали совсем близко. Малышня в яркой одежде носилась между разбросанными стульями, играя в салки. Несколько взрослых пытались поддерживать хоть какой-то порядок. Холстон увидел Донну, собирающую раскиданные по кафельному полу мелки и восковые карандаши. Ее муж Кларк сидел за столом, заставленным чашками с соком и мисками с печеньем из кукурузной муки. Он помахал Холстону через комнату.
Но тому даже не пришло в голову поздороваться в ответ – на подобное у него не осталось ни сил, ни желания. Он посмотрел мимо взрослых и детей на размытое изображение, проецируемое на стену кафетерия. Это был самый масштабный вид негостеприимного мира снаружи. Утро. Тусклый свет омывал безжизненные холмы, почти не изменившиеся со времен детства Холстона. Они находились на одном и том же месте, пока он из ребенка, играющего между столами кафетерия, превращался в опустошенное существо, каким являлся сейчас. А за величаво перекатывающимися гребнями холмов уже слабо мерцали в утренних лучах знакомые верхушки городских развалин на горизонте. Древние конструкции из стекла и бетона стояли там, где, как считалось, когда-то жили люди.
Ребенок, стремительно вылетевший из группы, ткнулся в колени Холстона. Тот посмотрел вниз и протянул руку к малышу – сыну Сьюзен, – но ребенок уже кометой умчался обратно, к остальным.
Холстону вспомнилось, как они с Эллисон выиграли в лотерею в год ее смерти. Он все еще хранил счастливый билет и везде носил его с собой. Один из этих малышей мог оказаться их ребенком – сейчас ему было бы около двух лет и он бегал бы за старшими детьми. Как и все потенциальные родители, они мечтали о двойной удаче – близнецах. Конечно же, они пытались. Когда Эллисон удалили имплантат, они проводили одну потрясающую ночь за другой, стараясь не упустить свой шанс. Другие родители желали им удачи, а пары, которые тоже надеялись на выигрыш, втайне молились, чтобы отпущенный Холстону и Эллисон год прошел впустую.
Зная, что у них есть один только год, они ударились в суеверия, стремясь использовать все. Что они только не делали: вешали над кроватью чеснок, якобы повышающий плодовитость, клали под матрас две монетки, чтобы родились близнецы, повязывали в волосы Эллисон розовую ленточку, рисовали синяк под глазом Холстона. Все это казалось и забавным, и отчаянным, и нелепым. Но еще глупее было бы не испробовать все, оставить хоть одну дурацкую примету непроверенной.
Однако мечта так и не осуществилась. Отведенный им год еще не закончился, а шанс уже перешел к другой семейной паре. И причиной стало не то, что они прекратили попытки, – им просто не хватило времени. Холстон внезапно остался без жены.
Он отвернулся от играющих детей и размытого изображения на стене и направился к своему кабинету, расположенному между кафе и наружным шлюзом. Пока Холстон шел, его мысли вернулись к борьбе, когда-то здесь происходившей. К воспоминаниям, ежедневно терзавшим его на протяжении последних трех лет, когда он проходил по этому пути. И он знал, что если обернется и посмотрит на постепенно мутнеющую проекцию на стене, если проследует взглядом вдоль темной полоски, тянущейся к вершине холма и дальше, к разрушенному городу на горизонте, то сможет различить неподвижную фигуру. На том холме он увидит свою жену, лежащую ничком, уткнувшись в согнутые руки, словно спящий, изъеденный токсичным воздухом валун.