Улей 2
Шрифт:
— Простите, Ева Павловна, но вы должны вернуться в свою комнату.
Ее желудок скручивается в узел. Сдерживая тошноту и внутреннюю дрожь, она сглатывает и медленно вдыхает морозный воздух.
— Целься в затылок, Шурик. Потому что я выхожу.
Смаргивая подступившие к глазам слезы, быстро вводит код безопасности, который получила от отца сегодня утром. Молится, чтобы он все еще подходил.
Система издает короткий громкий писк, затем следует привычный приглушенный щелчок замка и облегченный выдох девушки.
— Прошу
Напрягая спину и плечи, инстинктивно опасается исполнения отцовского приказа. Но секунды пробегают в тишине и бездействии.
Толкая тяжелую калитку, Ева шагает за пределы своей тюрьмы.
Бежит к машине Титова. Неосознанно молится, чтобы эти сообщения не имели того значение, которое, вопреки всему, рисует ее воображение. Она готова к отчислению. Пусть Адам признает свое бессилие перед этим заданием, она не станет смеяться.
Ныряя в теплоту салона, напряженно встречается с ним взглядом. Молит глазами остановить тот разрушительный процесс, что она сама запустила.
Вот только Титов такой же гордый, как и она. Не отступает. Холодно встречает ее взгляд. В то время как она кусает губы от волнения и чертового унизительного чувства страха.
Адам достает из внутреннего кармана камуфляжной куртки зачетную книжку и протягивает ее девушке. Пальцы Евы смыкаются на твердой обложке практически машинально. Пока внутри нее все чувства кричат и протестуют, она все еще пытается сохранять равновесие.
Адам ненадолго отводит взгляд в сторону. Тяжело сглатывает и с силой стискивает челюсти. Эти напряженные действия с его стороны только подпитывают беспокойство Евы.
«Нет! Пожалуйста, нет!»
Шумно и неустойчиво дыша, распахивает «зачетку».
«Полiтологiя. 128. Ломоносова. Вiдмiнно. 13.12.2017[1]».
В конце строки размашистая подпись Натальи Юрьевны занимает практически две позиции.
Срывая со своего безупречно-гладкого сердца те пресловутые пластыри, что прикрывали ранее нанесенные Титовым повреждения, Ева сталкивается с чувством, которое она все это время там блокировала.
Цепенеет. Оглохнув и ослепнув, перестает даже дышать. Без какой-либо реальной незамедлительной возможности выйти из этого коматозного состояния, чувствует, как раскаленная огненная волна поднимается от груди к шее и обдает жаром щеки.
Слыша и чувствуя лишь свои мысли и эмоции, пораженная их глубиной и силой, на долгое мгновение теряет всякую связь с внешним миром. То, что происходит внутри нее, кажется настолько определенным и настолько чужеродным, будто какой-то фантастический сбой системы подключил ее к сознанию другого человека.
Гипоксия и природные инстинкты вынуждают ее вернуться к естественному дыхательному процессу. Зрение и слух тоже возвращаются. Вот только
Эти чувства принадлежат ей. Только ей.
Смотрит на Титова, ощущая, как глаза сами собой округляются, выдавая ее замешательство. Пробегает взглядом по его пятнистой куртке, задерживает внимание на руках с длинными сильными пальцами. И ей вдруг хочется задрать его правый манжет, чтобы увидеть черный узор татуировки, которая, подобно широкому браслету, огибает его крепкое запястье.
Еве это необходимо, чтобы понять, не поехала ли у нее, мать вашу, крыша. Ей плевать на то, насколько странно это будет выглядеть сейчас, она уже тянется к Адаму рукой. Пока не встречается с ним взглядом. Ледяная дрожь мучительно медленно скользит вдоль ее позвоночника. Глаза Титова — опасные, темные, жесткие и… родные.
«Этого просто не может быть…»
«Это же Адам… Чертов Адам Титов!»
«Я не могу… его любить…»
Не в состоянии помешать потоку боли заполнять и беспорядочно сворачивать ее душу, пытается хотя бы не демонстрировать это внешне.
Улыбается.
И одна эта улыбка забирает у нее столько сил… Но, к сожалению, это не тот момент, когда у нее есть право хранить молчание. Она должна что-то сказать. Сейчас. Вот только… Кажется, она забыла, как использовать слова.
— Надо же… — выдыхает отрывисто. — Пять баллов… Постарался.
Но голос ломается. Не может больше ничего сказать. Только смотреть ему в глаза, чувствуя, как распадается на куски ее разорванное сердце.
— Значит, ты довольна? — подталкивает к самому краю обрыва.
— Конечно, — со свистом выпаливает, пока дрожь, как полноправная хозяйка, курсирует по ее тонкой коже. — Извини, если рассчитывал, что я заплачу.
Горло сдавливает ком, заставляя снова взять паузу. Сдержанность и лаконичность никогда не были присущи Исаевой. Но сейчас ей элементарно не хватает дыхания на длинные изящные речи.
— Я не хочу, чтобы ты плакала, — тихо признается Адам.
— Прекрасно.
Только на самом деле Ева не оценивает это заявление серьезно. Она слишком сосредоточена на своем самообладании.
Ее стойкость поражает. Титов всматривается в ее глаза, стараясь отыскать там ее истинные чувства. Потому что впервые за все время их знакомства Исаева не очень убедительна в своей лжи. Или, может быть, ему просто хочется так думать.
— А ты доволен?
Взгляд потухший, но она не сдается.
Адам замечает, как дрожание ее коленей приводит в движение лежащие на них сжатые в кулаки руки. Прикрывая веки, совершает глубокий медленный вдох. Запирая в себе проклятое желание обнять и успокоить Еву, крепко сцепляет зубы.