Улица вдоль океана
Шрифт:
— Как это мы его бросим? — ответил капитан и успокоил его: — Пройдет циклон, — опять прилетим.
Моргунов как-то сразу утешился и стал быстро готовиться в дорогу. Не успели солдатики собрать рюкзаки, а Черногор увязать бечевками свои карты, как Моргунов уже пообрывал на дворе все проволоки, ссыпал всю недовялившуюся рыбу в мешок, тоже найденный в каком-то чулане, и затащил мешок в вертолет.
— Рыбешки отсыпать? — предложил он курносому механику, наделившему его недавно битыми куропатками.
— Не откажусь, — ответил тот.
Механик вынес из пилотской кабины целлофановый мешок, Моргунов щедро отсыпал ему рыбы — треть своего мешка.
— В вертолете он вел себя беспокойно: пересаживался с левой скамейки на правую, привставал, глядел в иллюминатор на
Синоптики не ошиблись. Дождь хлынул в тот же вечер и три дня лил сплошной стеной… Резко захолодало, заветрилось — не скажешь, что июль. В эти нудно-дождливые дни капитан Серошапка сдал дела своему преемнику-лейтенанту, получил на руки все документы и полный расчет. В пору бы чемоданы в руки да в дорогу на «материк». Но уехать он не мог. И прокурор, и начальник горного управления просили его довести до точки дело Моргунова, тем более, что он уже побывал в тайге. Это было важное поручение, отказаться от него Серошапка даже не помышлял.
Наконец, из неба вылилось все, что могло вылиться. Хмарь разбежалась, стрелка барометра повернула на «ясно». И свободный теперь от службы Серошапка заторопился: ему хоть тотчас бы в тайгу! Но в прокуратуре и в горном управлении его уговорили повременить: пусть чуть-чуть подсохнет в тайге, там ведь тоже ливмя лило. Вылет назначили на вторник, ждать оставалось три дня.
Эти три дня, не пропали у капитана даром. В суде он поднял из архива и внимательно изучил дело Моргунова, потом съездил к его тетке на прииск Роговой, за двести километров от райцентра. У него вызывал сомнение, не давал покоя один вопрос, который, как он считал, могла разрешить встреча с теткой. Ему казалось, что Моргунов темнит, скрывает время, когда зарыл золото. Он не очень-то верил, чтоб пятнадцатилетний парнишка, да еще школьник, мог это сделать. Скорее всего Моргунов воровал и прятал золото гораздо позже, уже работая бульдозеристом на золотых полигонах Рогового. Из Рогового он мог вывезти металл и зарыть где угодно. Зарыл же он, конечно, там, где говорит — на старых выработках Медвежьего, так как, если по прямой, то от Рогового до Медвежьего всего каких-то двадцать километров по тайге. Зарыл и забыл где. Теперь же ему, Серошапке, предстояло найти вместе с Моргуновым это место и уже одному, без Моргунова, а возможно, с помощью его тетки точно установить время хищения.
Тетка Моргунова, Вера Иссаевна, женщина лет пятидесяти, полная, моложавая лицом, работала на пекарне, была эту неделю в ночной смене, и Серошапке повезло, в том смысле, что он застал ее днем дома. Услышав, что он «от Женички», тетка сперва заплакала, потом усадила его на диванчик к столу, принялась выставлять на стол всякую еду: только что испеченные блины, селедочку, маринованные грибы, разные консервы в банках. Появился и графинчик с сизоватой жидкостью — закрашенная голубикой водка. И все время, пока хлопотала у стола, Вера Иссаевна расспрашивала о племяннике: какой он стал, как его там кормят, не тяжелая ли там работа? Капитан вежливо отвечал, что работа не тяжелая, что племянник ведет себя положительно, заслужил похвальные характеристики, и выглядит хорошо. (В тайге от обилия чистого воздуха, свежей рыбы и мясных консервов Моргунов заметно округлился лицом и окреп телом).
От закрашенной водки Серошапка не стал отказываться. Вера Иссаевна и себе налила стопочку, подняла ее, сказала ему «за ваше здоровьице», пригубила, поставила и опять заговорила о племяннике: какой он был хороший, приветливый, никогда ей сердитого, слова не сказал, какие он душевные сочинения писал в школе — о природе, его всегда хвалили. Говорила, что считает его своим сыном, хотя он сын ее брата, погибшего в войну, а мать его вышла замуж, живет другой семьей на «материке». У них с мужем детей не было, и они «взяли Женичку», муж хорошо зарабатывал, но уже два года, как умер «от печени…».
Она подливала ему в граненую стопку, сама пригубливала и опять говорила и говорила. Серошапка
— Сами посудите, — говорила она, вновь наполняя его стопку — Женичка за этой Четвериковой год ухаживал. Господи сколько она на этом вот диванчике, где вы сидите, пересидела! Сидят записи слушают… Вон его магнитофон на шкафу, я с тех пор его никогда не включаю. И гитара это его на стене, он когда запоет — заслушаешься… Да, и вдруг узнаем, что она поехала с Бутыровым в загс расписываться. Вот это его и подкосило. Они, значит, вечерним автобусом вернулись из райцентра а Женичка их на мостике и встретил. Вон на том мостике через канаву, — показала она в окно, — вы там проходили. И там у них все началось… Она, конечно, с подружками бежать а Женичка с парнями схватился… Их четверо было, а он один. А мостик-то узенький, сами видели, и еще перила сгнившие были. Это теперь новые поставили, а тогда чуть держались. Вот этот самый электрик Иванчук перила спиной выдавил и в канаву бухнулся. Руку, конечно, сломал, лицо на гальке поуродовал, его сразу в больницу забрали… Вот как все получилось… Они, конечно, выпимши после загса были, а Женичка трезвый… Но ведь и Четверикова виновата, разве не виновата? — спросила она Серошапку.
— Четверикова виновата, — согласился он. — Но драться не следовало.
— Разве я одобряю? Я к тому, что это любовь его довела — ответила Вера Иссаевна. И засокрушалась: — И кого полюбил, кого полюбил! Там, если б вы видели, смотреть не на что… Она на почте работает. Недавно захожу на почту, она одна сидит и людей никого нету. Я и говорю: «Как, Нина, живешь? Наверно, весело? А Женичка в тюрьме сидит…»
— В колонии, — поправил Серошапка.
— Нет, я сказала «в тюрьме», Так, представьте, она на меня посмотрела и заплакала. Заплакала и выскочила. И вот я теперь думаю: почему она плакала? Может, жалеет, что не пошла за Женичку? Так ей ведь рожать скоро… А муж у нее, этот самый Степа Бутыров, — лучше не спрашивайте! Каждый божий вечер в буфете возле бутылок ошивается… А все же я думаю, жалеет она…
Серошапка просидел у Веры Иссаевны часа три. Все терпеливо выслушал, просмотрел все фотографии, которые она ему показала: Моргунова принимают в пионеры, Моргунов держит на руках щенка, Моргунов возле бульдозера, Моргунов играет на гитаре… Наконец Вера Иссаевна выговорилась, и молча, без слов, заплакала. Пока она вытирала платочком слезы, Серошапка успел спросить то, ради чего-приехал: промывал ли ее племянник золото в школьные годы?
— А как же, конечно, что промывал, — ответила она, — У нас всегда старшеклассники на промывке работают. Кто хочет, конечно, а кто не хочет — так каникулы проводят. А Женичка всегда рвался работать, он белоручкой никогда не был.
— Молодец, — похвалил Серошапка, чтобы не вызвать у Веры Иссаевны никаких подозрений своими расспросами, — А где же он больше работал: на вашем Роговом или и на другие прииски ездил?
Вера Иссаевна на секундочку задумалась, как бы что-то соображала, потом сказала:
— И на Роговом был, и на другие ездил. И здесь, и там работал… Почему же ему не поработать, если не белоручка?..
— А вы не припомните, он на участке Медвежьем не мыл, от прииска Вольный? Я потому спрашиваю, что там у меня когда-то знакомые жили, теперь-то прииск закрыт, — схитрил Серошапка.
— И на Медвежьем мыл, и на Вольном, и здесь, почему ж ему не мыть? — не задумываясь, ответила Вера Иссаевна. Она не спускала с капитана глаз, и как только он открывал рот, желая что-то спросить, уже кивала, точно заранее угадывала его вопрос и знала, что ответить.
— И в школьные годы? — уточнил Серошапка.
— В школьные, в школьные… Или в десятом, или в девятом, а может, и в восьмом, классе… — пыталась припомнить она. И спросила: — А зачем вы интересуетесь?
— Да вот пришло на ум поинтересоваться, когда заработки больше были: тогда или теперь? Это я по собственной любознательности.