Уловка «Прометея»
Шрифт:
– Друг мой, – сказал Уоллер, – мы существуем для того, чтобы создать мир, в котором мы будем не нужны.
И вот, когда забрезжил тусклый рассвет, Уоллер положил руки на стол, – он словно старался набраться духу, чтобы выполнить неприятную, но необходимую работу.
– Мы знаем, что тебе пришлось пережить тяжелое время, когда ушла Елена, – начал он.
– Я не желаю разговаривать о Елене! – огрызнулся Брайсон. Он почувствовал, как набрякли жилы у него на лбу. Елена столько лет была его женой, возлюбленной и лучшим другом! И вот шесть месяцев назад, когда Брайсон позвонил ей из Триполи по закрытой телефонной линии, Елена сообщила, что уходит от него. Переубеждать ее не было никакого смысла. Елена наверняка все как следует обдумала,
– Послушай, Ник, ты, возможно, сделал куда больше добра, чем любой другой служащий разведки.
Уоллер помолчал, потом медленно – он явно давно уже обдумал эти слова – произнес:
– Если бы я позволил тебе остаться, ты начал бы разрушать то, что тобою сделано.
– Возможно, я еще подтянулся бы, – вяло отозвался Брайсон. – Со временем. Мне очень хочется в это верить.
Этот разговор уже не имел смысла, но Брайсон никак не мог остановиться.
– Ты обязательно подтянешься, – спокойно отозвался Уоллер. – Мы называем подобные вещи «сигналом часового». Заблаговременно поданным предупреждением. Ты пятнадцать лет входил в высшую лигу. В высшую. Но пятнадцать лет, Ник! Для полевого агента это такой же солидный срок, как для собаки. Твоя сосредоточенность рассеивается. Ты выгорел, Ник, и страшнее всего то, что ты сам этого не осознаешь.
Не был ли и печальный конец его брака «сигналом часового»? Уоллер продолжал говорить – спокойно, рассудительно, логично, – а Брайсона захлестнули сосем другие чувства, и одним из них был гнев.
– Мои навыки…
– Я ничего не говорю о твоих навыках. Пока речь идет об оперативной деятельности, тебе нет равных – даже сейчас. Я имею в виду сдержанность, самообладание. Это уходит первым. И этого тебе не вернуть.
– Тогда, возможно, мне помог бы отпуск.
В голосе Брайсона проскользнула нотка отчаянья, и Ник почувствовал, что ненавидит себя за это.
– Директорат не дает отпусков, – сухо отозвался Уоллер. – Ты это знаешь. Ник, ты полтора десятка лет творил историю. Теперь ты можешь изучать ее. Я возвращаю тебе твою жизнь.
– Мою жизнь… – бесцветным голосом повторил Брайсон. – Значит, ты имеешь в виду отставку.
Уоллер откинулся на спинку кресла.
– Ты знаком с историей Джона Уоллиса, одного из величайших британских шпионов семнадцатого века? Он творил настоящие чудеса в сороковые годы того века, расшифровывая послания роялистов к членам парламента. Он участвовал в создании английской Черной палаты – тогдашнего прообраза Агентства национальной безопасности. Но когда он ушел от дел, то сделался профессором геометрии в Кембридже и участвовал в разработке современных способов счисления – то есть помог пробиться чему-то новому и на этой стезе. Кто был более важен – шпион Уоллис или ученый Уоллис? Уход в отставку еще не означает безделья.
Это было возражение вполне в духе Уоллера, притча со скрытым смыслом. Но Брайсон едва не расхохотался от его нелепости.
– И чем же, по твоему мнению, я смогу заняться? Пойти в копы, с дубинкой и пистолетом сторожить по ночам какие-нибудь склады?
– Integer vitae, scelerisque purus non Mauris jaculis, neque arcu, nec venenatis gravida saggittis pharetra. Честному человеку, свободному от греха, не нужно ни мавританское копье, ни лук, ни полный колчан стрел. Гораций, чтоб ты знал. Все складывается один к одному. Вудбриджский колледж как раз собирается ввести у себя курс лекций по истории Ближнего Востока, и они ищут лектора. Ты, благодаря своей ученой степени и лингвистическим познаниям, будешь отличным кандидатом на эту должность.
Брайсон впал в странное, отстраненное состояние духа: он поступал так иногда на задании – как будто паришь над местом действия, холодно и расчетливо наблюдая за происходящим. Ник часто думал о том, что его могут убить при исполнении задания. Эту вероятность он способен был принять в расчет. Но ему и в голову никогда не приходило, что его уволят. И что дорогой его сердцу наставник проведет это увольнение наихудшим образом – уволит его сам!
– Насчет отставки все уже продумано, – продолжал Уоллер. – Праздность, как говорится, – мастерская дьявола. Кое-что мы узнали на горьком опыте. Оставь полевого агента с крупной суммой на руках и без определенного занятия, и он влипнет в неприятности – это верно, как дважды два четыре. Тебе нужен объект приложения сил. Что-нибудь реальное. И ты – прирожденный учитель. Это, кстати, одна из причин, по которой ты так успешно справлялся с оперативной работой.
Брайсон ничего не ответил. Он пытался прогнать болезненное воспоминание об одной операции, проводившейся в маленькой латиноамериканской стране, в сущем захолустье, – воспоминание о лице, маячащем в перекрестье прицела снайперской винтовки. Это лицо принадлежало одному из его «студентов» – парню по имени Пабло, девятнадцатилетнему американскому индейцу. Брайсон учил его разряжать мины и обращаться с взрывчаткой. Упрямый, но толковый парнишка. Родители Пабло были крестьянами, и их горную деревушку недавно заняли повстанцы-маоисты. Если бы стало известно, что Пабло сотрудничает с их врагами, партизаны наверняка убили бы его родителей, причем жестоко и изобретательно, – таков был их почерк. Парень колебался, разрывался между долгом и долгом, и в конце концов решил, что ему не остается ничего иного, кроме как сменить сторону. Чтобы спасти родителей, он рассказал повстанцам все, что знал об их противнике, и назвал имена людей, сотрудничавших с силами правопорядка. Это был упрямый и толковый парень, угодивший в ситуацию, из которой не было правильного выхода. Брайсон долго вглядывался в лицо Пабло через окуляр прицела – лицо потрясенного, несчастного, перепуганного юноши – и отвернулся лишь после того, как нажал на спусковой крючок.
Взгляд Уоллера сделался твердым.
– Тебя зовут Джонас Баррет. Независимый ученый, автор полудюжины высоко оценененных статей в солидных периодических изданиях. Четыре из них – в журнале «Исследование Византии». Статьи – плод коллективных усилий. Их писали наши эксперты по Ближнему Востоку, когда были не особенно загружены. Мы кое-что смыслим в том, как нужно составлять легенды для гражданской жизни.
Уоллер протянул ему папку. Папка была канареечно-желтой. Это означало, что содержащиеся в ней карточки скреплены магнитными лентами и что ее нельзя выносить из здания Директората. В папке находилась легенда – вымышленная биография. Его биография.
Ник бегло проглядел страницы, заполненные убористым шрифтом. В них подробно излагалась жизнь ученого-затворника, чьи лингвистические познания соответствовали познаниям самого Брайсона и чьими профессиональными знаниями можно было быстро овладеть. Сюда легко вписывались основные события его собственной жизни. По крайней мере, большая часть. Джонас Баррет был холост. Джонас Баррет никогда не был знаком с Еленой. Джонас Баррет не был влюблен в Елену. Джонас Баррет не жаждал всем сердцем – даже сейчас – возвращения Елены. Джонас Баррет был вымыслом. И сделать этого человека реальным означало для Ника смириться с утратой Елены.
– Назначение на должность было утверждено несколько дней назад. Вудбридж ждет своего нового лектора в сентябре. И я бы сказал, им повезло, что они заполучили такого лектора.
– У меня нет другого выбора?
– О, мы можем найти тебе работу в любой из десятков межнациональных консультационных фирм. Или, возможно, в одном из этих нефтяных чудищ. Или в какой-нибудь промышленной компании. Но это место подходит тебе лучше всего. Твой ум всегда отличался способностью с одинаковой легкостью оперировать и абстракциями, и фактами. Когда-то я беспокоился, не станет ли это свойство помехой, но оно превратилось в один из источников твоей силы.