Ultima Thule
Шрифт:
Еще несколько метров вниз. Стена, уходящая прямо в дымную мглу. Первые клочья тумана, заслоняющие солнечный свет. Если он войдет в полумрак, кислорода хватит только минут на 40. Дальше — или подниматься наверх, к уходящему свету, или умирать на сутки раньше.
Он остановился, раздумывая, что делать. И почти сразу же почувствовал прикосновение чужой воли. Побуждение спускаться дальше было мягким — не приказ, а приглашение.
— Если я ничего не путаю, вторая граница должна находиться на 4 метра ниже первой, — посоветовался с Дьюи Донован. — Причем нижняя граница была непрозрачна для нашего лазера. Значит, дно совсем рядом. Ладно, я иду.
Он вошел в туман с
Серая тварь была прямо перед ним.
Донован минуту или две разглядывал бескрайнюю живую равнину, окутанную туманом. Он вдруг осознал, что совсем не удивился, как будто он уже заранее знал, что увидит, или, по крайней мере, был готов к этому. Наверно, каждый из них в глубине души знал правду, только Дьюи она влекла и манила, а Сэма приводила в ужас.
Донован взглянул на часы. На раздумья оставалось меньше получаса. Надо было решать, что делать дальше.
В сущности, весь его выбор состоял в выборе способа смерти. Поддаться призыву серой твари и дать себя сожрать, или гордо задохнуться на обрыве (если ему еще позволят до него добраться). Впрочем, гордо задохнуться можно и здесь. Разгерметизировать скафандр, снять шлем. Возможно, дым токсичен, это ускорит дело. Но даже если нет, все займет максимум две минуты. Однажды он уже задыхался в селевом потоке на Барколе. Он знает, как это происходит.
Против воли Донован глубоко вздохнул и посмотрел вниз. Была ли эта тварь пузырящейся серой кашей или дивным синим морем из его сна, это не меняло главное. Она была иксом, полной неизвестностью.
— Ладно, проведем пару экспериментов, — пробормотал он и решительно полез по стене вверх, к чистому воздуху и уходящему солнцу.
И тут же на затылок легла невидимая рука. По позвоночнику потекла сонная слабость, растекаясь по нервам вкрадчивым дурманящим теплом. Первый раз Донован смог подтянуться на 20 см, потом — только на 10, с трудом выиграл еще несколько сантиметров, а потом бессильно повис на присосках. Тело больше не слушалось его, но голова оставалась ясной. Похоже, серая тварь играла с ним в кошки-мышки.
— Если меня не осветит солнце, я задохнусь. Умру, — сказал Донован. Он вспомнил Дьюи, лежащего на обрыве. Интересно, знает ли серая тварь вообще, что такое смерть?
В нем снова возник чужой зов. Теперь, когда Донован прислушивался к нему, ловя оттенки смысла, этот зов ощущался не единым повелительным криком, а скорее, стопкой ярких размытых образов, в которых с трудом можно было узнать что-то знакомое. Наверно, это были мысли серой твари или набор наведенных ею иллюзий. И среди этих иллюзий явно была жизнь.
— Ты хочешь сказать, если я спущусь к тебе, я не умру? Смешно, да, — пробормотал Донован.
Снова призыв, на этот раз одной смысловой нотой. «Иди сюда», — сам себе перевел Донован.
— О, мы уже разговариваем, — невесело усмехнулся он. — Ладно, я иду.
Он осторожно пошевелил пальцами, повел плечами. Вязкая слабость таяла,
Серая тварь становилась все ближе и ближе. Когда до нее осталось полметра, Донован инактивировал присоски и спрыгнул. И тут же провалился с головой во тьму.
Сначала он падал, падал, падал, потом по спирали плыл в чем-то вязком. Вокруг вздыхало, ворчало, посвистывало. Тьма была абсолютной. Хочешь, открывай глаза, хочешь, закрывай, никакой разницы. Смерти он не боялся, но по телу гулял адреналин, сердце билось сильно и часто. Каждую секунду он против воли ждал острых зубов, рвущих его на части, или прикосновения желудочного сока, растворяющего заживо.
Через пару-другую минут его развернуло горизонтально и уложило на что-то относительно твердое. Он осторожно провел руками и ощутил упругую поверхность сверху и снизу. Потом по нервам потекла сладкая истома, руки отяжелели, голова закружилась. Ну, вот и все, подумал он. И потерял сознание.
Он засыпал, просыпался, снова засыпал. Снов было много, и они были очень яркие. Но проснувшись, он не мог вспомнить ничего. Иногда оставалось ощущение, которое застревало в памяти, но ни к чему не цеплялось. Чаще не было и этого. Льющаяся вода по белым камням. Холод в руке, чей-то смех. Ребенок смеется, ребенок плачет. Донован снова выныривает в теплую черноту, в свое странное бытие, наполненное странными звуками. Где он, что с ним? Ах, да, он умирает на планете Туле и никак не может умереть окончательно.
Снова сны, скольжение по памяти. Очень много людей. Рыжая полевка на ладони — глазки стекленеют, претворяется мертвой. Погладить пальцем по спине, отпустить. Трава — высокая, выше пояса. Стрекот кузнечиков. Что такое кузнечик? Он пытается вспомнить, но не получается. Лягушка. Элис сидит на веранде, лукаво улыбается ему из-под ресниц. Пушистые белые облака в небе, очень много облаков. Ночь, шелест дождя на балконе. Пахнет клевером, липовым цветом. Очень много запахов, туман.
Донован просыпается снова. Голова гудит, как после тяжелой работы. Почему он еще жив? Кислород в скафандре должен давно закончиться. Он шевелит пальцами. Пальцы окружает странная субстанция чего-то сухого и сыпучего. Маленькие твердые шарики размером побольше песчинки, поменьше кедровых орешков. Донован бездумно перебирает шарики, радуясь их бархатной гладкости и приятной прохладе. И вдруг понимает, что он без скафандра.
Как ни странно, это его не пугает, он просто удивлен. Он вообще не чувствует ни страха, ни клаустрофобии. Вокруг по-прежнему кромешная тьма и слабые звуки, издаваемые серой тварью. Звуки, к которым он уже давно привык и воспринимает, как тишину. Донован сводит ладони вместе и чувствует прикосновение кожи к коже. Потом пытается развести руки как можно шире. Ладони зарываются в шарики, шарики текут между пальцами, как сухой песок.
Он пытается принюхаться, но не ощущает никаких особых запахов. По идее, атмосфера Туле должна попахивать тухлятиной из-за примеси сероводорода, но он ничего такого не чувствует. Просто воздух без особых примет. Видимо, серая тварь не поленилась и сделала ему атмосферу для дыхания. Он снова закрывает глаза, он знает, что все гораздо сложнее, но думать об этом не хочется. Он устал, а впереди еще много работы.