Улыбка льва
Шрифт:
Леонт в ужасе выбегает к чему-то ослепительно-сияющему.
Низкое небо клубится. Устрашающе-стремительно переливаются лиловые и ярко-белые тона, закручиваясь и не перемешиваясь в беззвучные вихри. Пригибают никлую, безвольную траву и любопытствующую голову. Стоит приподняться чуть выше, как все меняется, словно приноравливается к чужому сновидению, отступает в голубоватую тональность под далекие обрывы.
Глухие раскаты грома.
Горизонт близок, как будильник на ночном столике, кругл, как мяч, и доступен, словно край постели.
Отряхнуть прах с колен. Сделаться
Зеленая равнина, пересеченная травянистой дорожкой. Глыбы белых камней в отдалении.
Небо придавлено, как простыня ветром.
Легкое головокружение — от непривычки.
Стоит шагнуть, как все приходит в движение. Глыбы наезжают. Из-за горизонта выплывают новые ответвления, загнутые книзу, но имеющие только одно — единственное направление: оттуда-сюда. А значит, дороги назад — нет, что не волнует и гнездится лишь где-то на задворках сознания, как контрамарка, которую надо сохранить до конца представления и приятно теребить в кармане как напоминание о скором финале.
Стоп. Монах. Знакомый капюшон над печальными глазами.
Сквозь белые камни — зеленая трава.
Вот я тебя и привел, — говорит он.
В нем не больше плоти, чем в безумном аскете. Но до чего же похож на Платона.
По крайней мере, ты теперь знаешь дорогу. Это совсем нестрашно…
Это было нестрашно, — впервые поправляет его Леонт.
Вытоптана босыми ногами. Пыль тепла и приятна. Между пологих холмов с пятнами рыжеющей глины там, где трава вырвана потоками дождей, — дальше, туда, где должна быть река.
На голых деревьях птицы с плоскими человеческими лицами — как совы, провожают взглядами.
При чистом пространстве — словно мелкий косой дождь.
Не стоит оглядываться — позади в ярком сиянии всего лишь дом Данаки, как песчинка на гребне холма — в центре мироздания, которая уже сотворена когда-то и кем-то. Перед самим же им — первородство, не заселенное, девственное, реагирующее только на одно — мысль.
Реальны лишь любопытствующие птицы. Тяжело хлопая, перелетают с дерева на дерево. Вертят ушастыми головами.
Поверх, в конусе, как в связке: третий глаз — точка, и в нем — в нарушение привычных масштабов (внутренних) — канитель, кипение.
Штрихи просты. Словно кто-то наносит — слишком быстро, чтобы разглядеть. Беспорядочное мельтешение пред-образов, пред-слов, пред-смысла. Не ухваченных, не собранных… Фразы прорываются сами по себе — всплывают рваными кусками, без продолжения, то глупые, то зловещие. Надо лишь воплотить. Он помнит: берег, камыш и кошка.
Теперь, и в следующий момент, слышит: мяуканье.
Холмы расступаются, словно по мановению.
Камыш. Вода. Глинистый берег.
Что-то шуршит, сохраняя равновесие странным образом на передних лапах. Ласкается отсутствующим хвостом — безумная доверчивость.
Его зовут. Заставляют карабкаться по берегу к высоким накрытым столам.
Вся компания в сборе (эгрегор) — под ярким белесым солнцем, во главе с Данаки. Привычное вино и размашистые лошадиные движения.
"Платона я уже встречал", — вспоминает Леонт.
Веселье в разгаре — пиррова победа.
Словно в тайном сговоре. Словно не досказывают. Зубасто-плоские улыбки — неестественные,
Ищет Саломею.
— Нет, — говорят они, — мы не можем ничего сказать или добавить.
"Значит, я ошибаюсь", — облегченно вздыхает Леонт.
— К несчастью… — говорит Платон-монах. — Я ничего не…
Вот он стоит, печально свесив кривой нос. Кто же — Платон? или Мемнон? Трудно понять — лицо второго плана.
— Уже знаю, где сердце и печень… — жалуется неясно кому тот, кто представляется Платоном.
— Мне не нравится твой выбор… — говорит Леонт. — Разве не было выхода?
Мемнон качает головой:
— Вы всегда заходите слишком далеко…
На них не обращают внимания. Привычные разговоры и непривычные суждения.
— Прощай… — говорит Леонт. — Не смотри на небосвод — это бессмысленно…
Мемнон молчит. Трудно оправдаться. Он вдруг становится раскатами вчерашнего грома, странными закрученными облаками, монахом из города — всем, чем угодно, но не другом.
Леонт направляется к реке.
— Вначале туда! — легкомысленно возражает Данаки и показывает дальше.
Там, за крайними столиками — Мариам и Хариса.
На лугу пасется Пегасий и бегает красавец эрдель.
Роковое стечение обстоятельств. Смерть, к которой тебя не готовят, словно ты зависишь от чего угодно, но только не от себя, словно не существует другого языка, словно самый быстрый и надежный путь — не перечить. Знать бы заранее, что из этого выйдет?
— Я его поцелую! — поднимается Мариам.
Он отшатывается. Он слишком устал от мыслей, самого себя, непонимания. Попытки охватить всегда обречены на неудачу. Стерегущий лишь ловит мгновенья. Перекидывание мостиков так же безнадежно, как и навязывание чужого мнения. Есть только индивидуальность, личная тропинка. Старый клоунский прием — всегда улыбаться! Путь, обращенный вовнутрь, — всего лишь следование самому себе, да и то в градации — возрастной шанс. Достичь конечной точки — еще ничего не значит. Стереотипы легче и надежнее — безболезненное и верное направление, а главное — беспроигрышное. Единство — не дающее полета. Призывающее… но к чему? (Маршу толпой?) Вступающее в противоречие с бесконечным стремлением познавать.
Зафиксированная описательность.
Есть ли это путь?
Время "сложено" из составляющих.
Связь событий — в русле всех событий.
Анга быстро вертит головой — она что-то подозревает.
— Стойте! — кричит она. — Стойте!
Вода маслянисто поблескивает за кормой. Катер дрожит всем корпусом.
— Дайте скажу!
Задыхается от гнева.
Все ужасно спешат. Никто не слушает. Отрешенные лица, прикованные взглядами к настилу палубы. Карусель — взявшись за руки, хоровод с отлученными глазами. Словно напряженная работа. Музыка — сплошная какофония трущихся жил, писка флейт и как добавление — "бум-м! бум-м!" — пузатого барабана. На третьем такте все возвращается к началу. Подобие великого. Никому ни до кого нет дела. Поглощенность собой. Музыка, как слагаемое безотчетности, слепое подчинение огромному проскальзывающему кругу, в котором все то топчутся, то несутся с безумной серьезностью, полагая, что ось — центр мироздания и таковой останется для всякого из бегущих.