Улыбка золотого бога
Шрифт:
– У Дуси еще одна проблема имеется. Тонкая, но…
– Уродина она, – заявила Ника без всякой тонкости. – Жирная уродина.
– Ну, Ника несколько преувеличивает…
– Это ты, Алка, слишком вежливая. Политкорректная, блин. А она – жирная уродина.
– Дуся при росте полтора метра весит девяносто пять килограммов, – тихо подвела итог спора Ильве. – Это ее совершенно не волнует, как и собственная внешность. Косметикой она не пользуется, кожа – в ужасном состоянии, волосы и ногти тоже, про фигуру я молчу, манера одеваться – это просто какой-то кошмар, полное
– Дуся добрая. И умная, – очень-очень тихо сказала Топа.
– О да, если б с таким форматом она б еще и тупой была, – отозвалась Ника. – А тебя вообще не спрашивают, ты у нас первая под подозрением, уголовница ты наша!
– Я не уголовница! Я свидетелем была! Всего лишь свидетелем! И Гарик знал, и…
– Ага, тогда чего ты так распсиховалась?
Мне бы тоже хотелось знать. У девушки на щеках и на лбу вспыхнули красные пятна, как при аллергии, и лицо стало вдруг несчастным, обиженным, а собачонка, повернувшись к Нике, разразилась нервным лаем.
– Ну ты, держи свою псину покрепче.
Пришло время вмешаться.
– Тихо, милые дамы.
Топа
Тихо! И смотрит прямо в глаза. И страшно, потому что узнает. Такой точно всю-всю правду узнает. Не нужно было сюда приходить, не нужно, но как не пойти, если Мишка сказал? И добавил, что если она финтить вздумает, то будет плохо. Уже плохо: ребра болят и синяки не сходят, обычно быстро исчезают, на следующий день почти и не болят, а еще через два-три и совсем нет их, а тут дышать больно. Это он из-за завещания разозлился, вчера не дослушал даже, налетел. А сегодня сам синяки замазывать помогал, даже извинился.
– О каком деле идет речь? – спросил сыщик, и внутри все оборвалось. Мамочки. Нельзя правду говорить, и соврать она не сумеет. Как врать, когда он прямо в глаза глядит? А у самого серые, строгие, как у отца. Отец умер, давно, до того, как появился Секрет-о-котором-нельзя-рассказывать.
– Не стоит волноваться, – чуть мягче произнес сыщик. – Танечка, дело ведь старое?
Она кивнула. Старое, очень старое. И очень плохое.
– Уголовное?
…кто знал, что этот урод сдохнет? Кто знал? Я ж не хотел, малая, не хотел его… случайно вышло… я врезал разка, а он и окочурился, слабак… теперь точно искать будут, посадят. Слышишь, малая? Меня посадят, а тебя, дуру, в детдом…
– И вы проходили свидетелем? Неприятные воспоминания?
…ты там тоже сдохнешь, ты ж слабачка, ты ж сдачи дать не сумеешь, загнешься от голода или скурвишься. Чего ревешь? Думаешь, мне на зону охота? Нет, малая, неохота. Поэтому сейчас договариваемся, ты помогаешь мне, я тебе. Сестра и брат должны помогать друг другу? Так папка велел… ради него, малая, говори, что я сегодня дома был… а я тебе щенка куплю. Ты ж хотела щенка. Сама выберешь какого. Только сначала пусть дело закроют… ничего, малая, закроют. Прорвемся. Ты и я.
Яков
Врет девка, врет и краснеет, густо, отчаянно, так, что всем ее ложь очевидна: Алла Сергеевна глядит снисходительно, Ника – откровенно раздраженно, хотя эта особа, как мне кажется, всегда чем-то раздражена, Ильве – брезгливо, а Лиза с откровенной скукой.
А Топа врет. Оправдывается, говорит про то, что когда-то давно, очень-очень давно, случилось ей быть свидетельницей по уголовному делу, в котором оказался замешан ее брат, а на самом деле он не был виновен, потому что весь вечер дома провел, с ней. Не верю. Интересно, почему следователь поверил? Или ему она врала убедительнее?
Надо будет дело подымать.
– Ой, Топка, ну хватит уже, невинная ты наша. – Ника нарочито широко зевнула. – А вы не слушайте. Если Гарик заинтересовался, значит, имел резоны.
– Тобой он тоже заинтересовался, – неожиданно зло огрызнулась Топа и собачку свою обняла покрепче.
– Мои интересы не про твою душу.
– Ну почему же, мы ведь, кажется, решили быть максимально откровенны. Это выгодно нам всем, – заметила Алла Сергеевна. Она же и пояснила: – У Ники имеется квартира, вот только она зачем-то снимает другую. Вопрос, зачем? И почему этот факт привлек Гариково внимание?
– Не твое собачье дело!
Не ее, это точно. Мое. Я хоть и не собака, но на заметку возьму. Чем можно заниматься на съемной квартире? Вариантов уйма, начиная от встреч с любовником и заканчивая торговлей наркотиками. Впрочем, на наркоманку Ника вроде не похожа…
– Ты про себя расскажи лучше, правильная ты наша.
– И расскажу. Меня, вернее, мою фирму… У меня свой бизнес, не так чтобы большой, скорее скромный, но Гарик одобрял, помогал чем мог… Он вообще добрым был, участливым, но вот… в общем, он заподозрил «АллКор» в мошенничестве. Беспочвенно, совершенно беспочвенно.
Тоже не верю. Дамочка улыбается, глядит прямо, с вызовом, а пальчики-то, пальчики теребят замочек сумочки. Нервничает. Замазан твой «АллКор» и ты сама, осталось только выяснить, где и насколько серьезно.
Прав был Аким, интересное дело намечается, даже почти готов простить за ранний подъем.
– Меня он заподозрил в том, что я завела любовника… я – и любовника? – с наигранным удивлением призналась Лизхен, прижав бледные ладони к шали. – Я Игоря любила…
– Все мы тут его любили. Только кто-то же замочил. Ильве, ты одна у нас осталась, давай признавайся, где нагрешила.
– Ника, твой юмор здесь неуместен. Яков Павлович, дело не в грехах, а во внезапной паранойе Игоря, он с чего-то вдруг решил, что он не отец Роме…
Внезапная паранойя? Вот именно, что внезапная. Ударившая по всем и сразу. Непонятная и очень своевременная в сложившихся условиях. Любопытная.
Лизхен
И этот человек способен им помочь? Он вообще на что-то способен? Сомнительно. Выглядит таким… таким… уныло-блеклым? Вот именно. Отвратительно блеклым. Бледная, дряблая, с порами и морщинами кожа, узкие невыразительные губы, приплюснутый нос. Залысины, волосы редкие, рыжеватые. Отвратительно. И неудачник к тому же. Некрасивые люди удачливыми не бывают, это мама говорила, и я верю.