Ума палата
Шрифт:
Лахман напоминает, что социология как наука возникла в XIX веке с целью объяснить феномен мощного исторического изменения, беспрецедентной социальной трансформации человечества: «совершенно новому миру необходимы новые политические знания» (Токвиль). Однако со временем социология сконцентрировалась на изучении настоящего дня и объяснении индивидуального поведения. Сегодня она стала антиисторичной, почти отказалась от использования сравнительных методов и сосредоточилась на изучении «последних пяти минут жизни в Соединенных Штатах».
Между тем в мировом масштабе происходят фундаментальные трансформации, для анализа которых социология располагает изрядным исследовательским арсеналом. Чтобы помочь нам понять, что в современном мире наиболее важно и имеет значимые последствия, она должна вновь стать исторической социологией. Следует переключиться с доминирующих сегодня солипсистских и малозначительных
Историки часто пренебрегают социологией, социологические теории обычно не оказывали на изучение истории большого влияния. За последние десятилетия дистанция между двумя дисциплинами сократилась, но не исчезла. Большинство историков изучают конкретные страны и эпохи, границы их специализации совпадают с институциональными и твердо встроены в практики, связанные с национальным государством. У них нет привычки и подготовки для того, чтобы проводить масштабные сравнения или даже просто работать с общими понятиями. В противоположность этому исторические социологи строят свою работу вокруг теоретических вопросов: что является причинами революций, чем объясняется вариативность социальных пособий и льгот в разных государствах, как и почему со временем изменилась структура семьи, и др. Для социологического анализа все, что составляет отличительные черты каждого случая, вторично по отношению к тому, что сходно, для историков – наоборот. Социологи проводят системный анализ различий с целью найти закономерности и сконструировать теории, объясняющие все конкретные случаи.
Общее в подходах историков и исторических социологов – стремление объяснить, каким образом социальные акторы связаны рамками сделанного ими и их предшественниками в прежние времена. Исторические объяснения конструируются, чтобы понять, как человеческие действия, предпринятые в прошлом, порождают нас самих и формируют тот социальный мир, в котором мы обитаем и который ограничивает наши желания, убеждения, решения и действия. Особого внимания заслуживают не те процессы, что воспроизводят социальные и культурные структуры без значительных изменений, а относительно редкие события, благодаря которым структуры трансформируются. Поэтому объяснения с позиций исторической социологии должны различать несущественные повседневные действия человека и редкие моменты трансформации социальной структуры; объяснять, почему эти моменты случились в конкретное время и в конкретном месте, а не где-нибудь еще; показывать, как они делают возможным наступление позднейших событий.
В своей книге Лахман рассматривает семь крупных концептов через призму их изучения исторической социологией: капитализм, революцию, империю, государство, неравенство, гендер, культуру. Автор представляет и сравнивает подходы главных исторических социологов, идущих по «срединному пути» между максимально абстрактными (сугубо социологическими) и слишком конкретными (сугубо историческими) объяснениями. Это позволит, на его взгляд, создать основу для предсказания будущих социальных и социально-природных кризисов и того, как они будут протекать. Таким образом, полагает Лахман, изучение прошлого поможет обществу подготовиться к будущему и придать исторической социологии вполне прикладной и прагматичный характер.
Дмитрий Травин
Историческая социология в «Игре престолов»
Санкт-Петербург: Страта, 2020
Дмитрий Травин многим известен как петербургский экономист и журналист, а последние двенадцать лет – и руководитель Центра исследований модернизации Европейского университета в Санкт-Петербурге. Он автор множества статей и книг научно-популярного жанра, в которых умно и тонко излагает точку зрения просвещенного российского западника на современные отечественные реалии. В общем, представитель вымирающей породы питерских либералов позднесоветской поры, читать которого, однако, по-прежнему интересно и полезно ввиду его огромного культурного багажа и легкого слога. Его новая книга, как следует из названия, посвящена набирающему
И это у него получилось превосходно! Как Михаил Бахтин в свое время концептуально реконструировал жизненный мир средневекового европейца по текстам «Гаргантюа и Пантагрюэля», так Травин пытается логически объяснить важные особенности и принципы функционирования вымышленного мира Джорджа Мартина. По его мнению, если отбросить драконов и магию, мир Вестероса очень напоминает реальное европейское Средневековье примерно X–XI веков, то есть за несколько сот лет до начала формирования Современности. Мартин, пишет он, «разложил реальную жизнь той эпохи на элементы, из которых она складывалась, затем перемешал их и, наконец, сконструировал на базе этого материала свой собственный мир». Заметим, элементы реальные, а не вымышленные! Поэтому знакомство с миром Вестероса, считает автор, вполне способно побудить молодого человека к занятиям серьезной наукой (например, историей или социологией), как прежде таким распространенным побудительным мотивом были исторические романы Вальтера Скотта.
По мнению Травина, «Игра престолов» может стать хорошей отправной точкой в изучении процесса формирования Современности на базе Средневековья. Он перечисляет основные вопросы, стоящие перед исторической социологией: почему одни страны богатые, а другие – бедные? Почему в одних успешно формируется демократия, а другие страдают от авторитаризма? Почему и как распадаются империи? Как устроено судопроизводство? Как появляется и почему сохраняется неравенство людей? По каким причинам возникают революции? Травин находит в телесериале отличный материал для размышлений над ними. Главный прием, к которому прибегает автор, таков: он фиксирует какую-то характерную особенность мира Вестероса, отличающую его от средневековой Европы, и задается вопросом: а почему так? И затем отвечает на него с привлечением материалов истории реального западного мира.
Возьмем для примера такой вопрос: почему ни в одном из королевств «Игры престолов» нет парламента? Ведь в Европе они, как известно, существуют начиная с XII века. Ответ Травина таков: парламент появляется там, где у монарха возникает потребность в значительных финансовых ресурсах на набор/содержание наемной армии, а собственных королевских денег на это не хватает и в долг взять достаточную сумму тоже не получается. В европейской истории такая потребность впервые возникла в Англии в период Столетней войны, когда монарху потребовался источник доходов для завоевания Франции. Феодальная традиция не знала таких прецедентов, и королям пришлось создать переговорную площадку для того, чтобы договариваться с элитами о порядке и условиях введения налогообложения. Наемная армия воевала существенно эффективнее феодальной, и постепенно английский пример вдохновил на создание наемных армий (а значит, и парламентов) Францию, позже и другие европейские страны подтянулись. Напротив, в Вестеросе все армии – это в основном феодальные ополчения, ни одна из враждующих сторон еще не создала механизма регулярного изъятия средств населения для финансирования наемников. Поэтому нет и парламента – он просто (пока) не нужен. Нет парламента – нет и демократии, сплошной феодализм.
Но на этом выводе Травин не останавливается, он исследует трансформацию реальных средневековых парламентов, поначалу сильно отличавшихся от современных. И далее, как видный апологет теории модернизации, ободряет тех, кто разочаровался в России и уверовал, что в нашей стране ничего не меняется столетиями и мы навсегда отстали от прогрессивного Запада. Нет, говорит автор, меняется, просто медленно и оттого не очень заметно. Он уверен, что Россия идет тем же путем, что и Запад, просто стартовала позже и пока не достигла того уровня общественного развития, который мы наблюдаем в Европе и считаем, во-первых, имманентно ей присущим, а во-вторых, принципиально недостижимым для нас. Травин пытается вдохнуть исторический оптимизм в русских западников, принимающих путинскую эпоху за тупиковую в российской истории, а саму эту историю – как цикл, движение по кругу, а не прогрессивное, хотя и медленное и сложное, но все-таки развитие в том же направлении, в каком развивается Запад. «Блажен, кто верует, тепло ему на свете!» А кто не верует – может сам прочитать и вынести свое суждение о том, насколько удачно Травин интерпретирует историю с целью отыскать в ней причины, мотивы и механизмы формирования Современности, какой мы ее знаем.