Шрифт:
Набережная любого приморского города, будь он шумный и многолюдный, или совсем маленький - особое место. Сюда приходят посмотреть на море. Пошуметь с друзьями. Помечтать и поговорить. И все-таки, все смотрят вдаль, туда, где море сливается с горизонтом. Наверно, так было еще в древнем Херсонесе и Пантикапее.
Пожилая пара не стала исключением. Он и она, сумерки над приморским бульваром
– Комаров только не хватает, - разрушая всю эту романтику, негромко сказал седой старик, на котором идеально сидел легкий льняной костюм. У старика был чеканный, точно с резной камеи, профиль и прямая спина. Руки с тонкими, но сильными пальцами лежали на серебряном набалдашнике тяжелой трости.
Его спутница - изящная и тоже совсем седая женщина, несмотря на теплый вечер закутавшая плечи в легкую пуховую шаль- "паутинку", посмотрела на него с улыбкой.
– Не замечала за тобой страсти к этим насекомым, милый. Впрочем, учитывая ваше некоторое родство...
– Фу, - поморщился старик в притворном отвращении, - как ты можешь, Настя? Сравнить меня с комаром!
– Не притворяйтесь, пан Казимир, - рассмеялась женщина, - тоже мне, аристократ!
– Между прочим, - оскорбленно отозвался Казимир, подпустив в голос брюзгливо-высокомерную нотку, - мои предки были... это самое... шляхтичи. Моя жена могла бы это запомнить!
– Шляхтичи на пасеке?
– Это потом они пасечниками стали. А сначала-то! Сабли, замки, кунтуши всякие... "Польша раздорами сильна!" - и так далее. Погуляли, в общем, знатно, так что потом только пчелы и остались.
– Вот-вот, - отмахнулась его жена.
– Зато гонору не убавилось.
Мимо скамейки прошла компания подвыпившей молодежи, о чем-то громко споря и передавая друг другу открытую бутылку. Один из парней приотстал, похлопал себя по карманам и подошел к сидящей паре.
– Отец, закурить не найдется?
– И тебе, сынок, не болеть, - с усмешкой отозвался Казимир. В его глазах вдруг вспыхнули едва заметные красноватые огоньки.
– А зачем тебе закурить?
– Смеешься, батя?
– хмыкнул парень, и вдруг застал на месте. Его лицо резко побледнело, он неуверенно поднял руку, неотрывно глядя в глаза старика. Женщина успокаивающе положила тому ладонь на локоть.
– Дорогой, ну что ты...
– Погоди, Настя, - мягко прервал ее муж.
– Молодой человек, курить вредно. Вы же в этом уверены. Более того, курить очень противно. Пожалуй, вы бы лучше дали отрезать себе палец, чем закурили хотя бы еще одну сигарету. Я прав?
– Д-да, - запнувшись, пробормотал неудачливый курильщик.
– Это очень хорошо. Прощайте, юноша, и больше не курите. Эти деньги вам пригодятся, честное слово.
Казимир отвел глаза, и парень, пошатнувшись, отступил на пару шагов.
– Из...вините, - выдавил он и пошел, почти побежал прочь, на ходу выронив зажигалку, которая звонко брякнула о брусчатку набережной.
– "Зиппо", - хмыкнул Казимир, легко поднявшись и подбирая зажигалку.
– Отрадно видеть вкус к хорошим вещам в таком возрасте.
– Вот зачем ты это сделал?
– укоризненно спросила Настя.
– Опять не утерпел? А он мучиться будет теперь, без курева-то.
– Ну... Stara milo's'c nie rdzewieje, ты же знаешь, - отшутился старик.
– Эх, - жена положила голову ему на плечо, - "не ржавеет" ... Все равно ты мне вечер не испортишь. Смотри, какая лунная дорожка на море...
– Прямо как тогда, - медленно и задумчиво отозвался ее спутник.
– Только море совсем другое.
* * *
– Я прошу твоей помощи, са"энте, - стоящий перед Нефедовым альв был высок по меркам своего племени, почти на пол-головы выше старшины. И очень стар.
– Твоей и людей, над которыми ты властен.
– Которыми я командую, - устало поправил его Степан Нефедов. Он отвернулся и поглядел на бойцов Особого взвода. Ближе всех, на старом перевернутом вверх дном рыбацком кунгасе сидел Файзулла Якупов - ссутулившись, положив тяжелые руки на колени, глядя перед собой пустыми глазами. Голова татарина была перебинтована, и ржавые пятна пробивались сквозь белизну повязки. Чуть поодаль сержант Лаврентьев трясущимися от усталости руками пытался разжечь костерок под котелком с водой.
– Чая хочется, - виновато сказал он, поймав взгляд старшины. Нефедов молча кивнул и снова посмотрел на того, кто стоял перед ним.
– Смотри на моих людей, - сказал он тихо, привычно подбирая слова чужого языка.
– Видишь? Я скажу - и они пойдут. Но многие из них ранены, их руки дрожат, их глаза красные от бессонных ночей. Единственное, что в порядке у моих людей - это оружие, потому что они ценят его сильнее, чем себя. У моих людей тоже есть предел, за которым они, усталые, начнут ошибаться и медлить. Ты хочешь, чтобы они пошли на смерть прямо сейчас?
Альв молчал, глядя в глаза Степану, и тот вдруг почувствовал все отчаяние беловолосого. Это отчаяние смотрело из черноты глаз, скрывалось за каменно-неподвижным лицом, покрытым клановой татуировкой и охотничьими метками.
– Ладно, - сказал он.
– Ладно. Значит, так. Ты - из одного клана с тем, кому я обязан всем, что у меня есть. Всем, что умею. И тем, что до сих пор живой. Поэтому отправлюсь я сам. Как у нас говорят, долг платежом красен. А у меня этих долгов накопилось, как блох у собаки. Поэтому я отправлюсь один.
– Куда пойдешь, товарищ старшина?
– спросил Якупов.
– Зачем пойдешь? Один? А мы что же? Думаешь, не справимся?
– Справитесь, куда вы денетесь, - ответил Нефедов.
– И еще раз справитесь, если нужно будет, а потом еще раз. А потом я лично, своими руками, то, что останется от взвода, метелкой в угол замету и все. Это же запросто - раз, и готово. Да, Файзулла?
– Плохо говоришь, командир, - буркнул татарин и осторожно потрогал висок сквозь повязку. Покривился от боли.
– А если ты сам пойдешь, один - метелка не пригодится, да?