Умирая дважды

Вершинин Алексей

Он ей показался не дикарем и отребьем, а человеком. Пусть и тем, кто сражается против ее страны.

А еще он так и не раскрыл лицо. И на следующий день тоже.

– Привет Морин. – услышала она привычный голос. Он безшумно снова прокрался ей за спину.

– Привет. – ответила она, улыбаясь.

Она никогда не была с мужчиной до этой ночи. Красотой Морин не выделялась. По правде сказать, она считала себя уродиной – огромная, широкоплечая горилла с приплюснутым носом, маленькими глазками и торчащей вперед нижней губой. Редкие черные волосы были словно приклеенный парик и контрастировали с бледной кожей лица.

Ее отец был с юга –

невесть как ему удалось бежать и долгое время скрываться, пока однажды он не оприходовал молодую учительницу из пригорода. Он расчитывал получить гражданство, думал, что его не депортируют. Жили они на ферме, пока у них не родила Морин. Отец каждый раз прятался в чулане, когда приезжал доктор. Он ни разу не покидал ферму. И много пил. Каждый раз, когда напивался, избивал мать. Обвинял ее во всех бедах, которые случились с его родиной, грозился что Организация всех их вздернет. Морин с матерью прятались в чулане и тогда отец хватал нож, ставил стул напротив двери и садился. Он ждал их, рассказывал, что с ними сделает. Как порежет их кожу на тонкие ремни, поджарит мясо и угостит им ее родителей. Затем он засыпал в пьяном угаре, но Морин с матерью не решались выходить до самого утра. На следующий день он снова себя вел как примерный муж, был нежным, улыбался. И мать все ему прощала и нежилась в обьятиях. Приезжали ее родители и они все мирно ужинали во дворе, на белой веранде. Не сказать, что они поддерживали этот союз, но деваться было не куда. Мать ни в коем случае не соглашалась на аборт, как того советовали ее родители. бабушка и дедушка Морин. Они не особо любили ее. когда она садилась им на руки, они едва скрывали отвращение. Но улыбались.

Белая веранда наполнялась лицемерием. Морин это ощущала. И эта идиллия не могла продолжаться вечно. Кто-то настучал на ее отца, вероятно один паренек, который еще со школьной скамьи был влюблен в ее мать. Приехали полицейские и поймали его. Накинули на шею силок. Морин помнит, как он стоял на коленях во двое, весь в пыли, руки закованы в наручниках за спиной. И матерился что есть свет. Рассказывал, как ненавидит все нас, всю нашу страну. Что мы все скоро умрем. Мать хотела обнять его напоследок, а он плюнул ей в лицо. Его погрузили в фургон и увезли. Больше его никто не видел.

А мать спилась и Морин забрали в детский дом.

Морин ненавидела мужчин и юг до этой ночи. В первый раз в жизни она была слабой и не ощущала себя предметом насмешек как было в детстве. Он ее не сторонился, как бабушка с дедушкой. И не стремился переспать из-за спора с другими парнями. Как Шор и Уилфред, которых разорвало фугасом.

Он стал ее первым мужчиной. Они укрылись под плащом и трахались, согреваясь в прохладе ночи. Морин понимала, что ему не составит труда прирезать ее сейчас. Она была беззащитной, слабой перед ним. Она была женщиной.

Он предложил ей сделку. И оставил на память Писание в потертой обложке.

– Пока.

– Каждый вздох во служение. – ответил он и исчез из ее жизни.

Может там получится увидеть его. Когда она привезет лейтенанта. Хотя не исключено, что ей пустят пули в лоб, как только их остановить патруль боевиков.

Наверное, она дура, но ее завербовали. Она понимала, что крепким вставшим членом. Что повторяет ошибки своей матери.

Но твердила себе, что делает правильно. Юг не виноват, Организация появилась после вторжения. И все чаще читала Писание, чтобы убедить себя в этом.

Глава 4

Телефонный

звонок вырвал Дейла из хмельного головокружительного и мутного сна.

– Добрый день. Вы позвонили в дом Гетфилдов. – он услышал свой голос.

Дейл потерял счет, сколько раз уже намеревался стереть запись автоответчика, но палец все время замирал в дюйме от красной кнопки.

– Вероятно, нас сейчас нет дома. – губы повторяли слова Марты.

Сейчас будет больнее всего. Пальцы скомкали простыню, голова вжалась в подушку, мокрую от блевотины. Слова на записи вскрывали его грудную клетку и трепанировали череп.

– Пожалуйста, оставьте ваше сообщение после сигнала. – пропищала Рут.

– Пожалуйста оставьте меня в покое. – простонал Дейл.

Длинный гудок.

– Дейл, привет. Ты как? Я заеду за тобой в одиннадцать. – голос брата казался далеким, словно из другого мира.

Вот бы все время, всю вечность так лежать и смотреть в постоянно белый потолок. Перестать дышать, видеть, слушать. Закончить жить. Скоро все закончится. Совсем скоро.

Дейл сел. Голова раскалывалась, по щекам текли горячие слезы. Рут, его дочурка, курносая рыжеволосая девчурка с россыпью веснушек на щеках, обняла его шею. Даже во сне, он видел ее улыбку. Она крепко прижалась к отцу. Голубые глаза Марты. Там, за разбитым стеклом, в маленьком ярком прошлом, которое называется фотография. Его миниатюрный мирок, разрушенный в одно мгновение, одним движением мясника. Порой Дейл просыпался от ощущения, что жена тянет на себя одеяло. Раньше он злился, сейчас – боялся пошевелиться, чтобы не спугнуть этот сладкий призрак из той жизни. Одеяло оставалось полностью его.

Порой, отрицание действительности помогает просуществовать еще день. Или несколько часов.

Дейл оделся позавтракал с семьей. Рут рассказывала о своих первых впечатлениях от школы. Марта сияла от счастья.

Вот они на дверном косяке делают новую отметку с ростом дочки. Жена нежно обнимает его сзади. Он чувствует ее теплое дыхание.

Дейл видит, как за окном они всей семьей жарят барбекю. А вот сейчас Рут, закутанная в шарф, тащит санки к лестнице со второго этажа. Ее рыжие кудри выбиваются из-под шапки, она уже вся румяная и забавно пыхтит.

Марта примеряет новое платье. Вечером они едут к ее родителям.

Четвертый день рождения Рут. Она бьет пиньяту. Разноцветный конфетопад, шорох оберток и детский смех. Марта с фотоаппаратом.

Вспышка.

Образы. Тени. Воспоминание. Прошлое.

Дейл помнил тот злополучный день так отчетливо, что, казалось, он в состоянии изменить события. Оттолкнуть себя самого и потребовать другого хирурга. Сказать Марте, что так нужно. Навестить Рут после операции. Поцеловать ее в лоб.

Тот Дейл, который не отрицал произошедшее, ненавидел. Себя, ублюдка Веббера, всех, кто донимал его сейчас со своими соболезнованиями, всех, кто о нем забыл.

Из зеркала на него смотрел худой бледный человек, с впавшими щеками. Нос с горбинкой – последствия драки, когда он вступился за Марту в колледже. Суровые серые глаза под тяжелыми бровями всегда прищурены, сейчас – больше обычного, из-за обильно употребляемого спиртного. Ему еще нет двадцати семи, а он уже начинал лысеть, черные волосы отступали от макушки. Губы плотно сжаты. Губы, которыми он хотел разбудить мертвую жену. Губы, ощутившие горечь снотворного на ее холодном рту. Руки, убаюкивавшие дочь. Человек, потерявший все.