Unknown
Шрифт:
* * *
21 сентября ворота Жьена были распахнуты с самого утра, и город, давно проснувшийся и взбудораженный, вбирал и вбирал в себя отряд за отрядом входящего воинства, позабыв про обычные повседневные дела. Тележки торговцев были загодя убраны с узких улочек, а чтобы их место не заняли зеваки, сбежавшиеся с окраин, хозяева постоялых дворов, стоявших на пути следования войска, за весьма умеренную плату, позволили расположиться у окон верхнего этажа всем желающим. Горожане радостно махали руками, сияли улыбками
Шарль тоже позволил себе пару улыбок. Первую вызвали довольно вялые выкрики в адрес Девы, которая ехала за ним, больше похожая на пленницу, а вторую – мысль о предстоящем разговоре с «матушкой». Она наверняка ждёт – он не сомневался – но готова ли к разговору, который он ей предложит – это ещё вопрос…
У развилки возле городского колодца король со свитой повернули к замку, а комендант Жьенского гарнизона, символически приняв командование, повёл оставленное ему войско к другим воротам, за которыми уже был разбит лагерь.
– Может, устроим здесь турнир? – спросил Шарло, картинно гарцуя возле короля. – После того, как Алансон осрамился, я чувствую себя первым красавцем при твоей особе, сир! И вполне готов очаровать пару фрейлин своей сестры-королевы. А поле за городом хоть куда! Помнишь, у Сомюра? Почти такое же…
– Под Парижем поля не хуже, – без особого раздражения заметил король. – И сегодня нам нечего праздновать.
– Как прикажешь, – беспечно отозвался Шарло. – Но можно было бы не празднуя… Устроим, хотя бы, кулачные бои?
– У меня на уме иные развлечения, Шарло. И сражения будут не хуже кулачных боёв.
– Ты что-то задумал, сир?
Король не ответил. Но лицо его озарила третья улыбка.
Жьен
(21 сентября 1429 года)
После всех приветственных церемоний, в меру любезных и в меру фальшивых, когда все демонстрировали чувства, почти противоположные тем, которые испытывали на самом деле, Шарль достаточно сухо сообщил мадам Иоланде, что желает поужинать с ней наедине, чтобы обсудить несколько важных государственных вопросов. И поинтересовался, не возражает ли она против того, чтобы ужин им накрыли на улице, под навесом – он, дескать, за время походной жизни, привык к шатрам и мошкам.
– К тому же, всегда приятно, во время долгой беседы, смотреть на открытое пространство вместо глухих стен, не так ли, мадам?
«Боится лишних ушей», – подумала герцогиня, наклоняя голову с приветливой улыбкой. Сердце её тревожно сжалось, но тут же отпустило. В конце концов, она подготовилась ко всему – к разоблачению, к упрёкам, к открытому отчуждению – к самому худшему, что только может быть. Поэтому, всё остальное будет только лучшим, и незачем заранее изводить себя пустой тревогой.
Она явилась на ужин с видом почтительно сдержанным. Церемонно поблагодарила короля за неизменную заботу о ней. А когда первые блюда были поданы, едва прикоснулась к угощению и откинулась на спинку стула с
– Ешьте, матушка, ешьте, – слизывая с пальцев соус сказал Шарль. – Мы с вами не в государственном совете, не смотрите на меня, как на вашего повелителя. Для вас я по-прежнему Шарль. Любящий и, надеюсь, любимый. Я ведь всё ещё любим вами? Или есть кто-то, кого вы любите больше?
– Все мои дети дороги мне одинаково, – ровным голосом сказала мадам Иоланда. – Даже те, чью искренность я утратила.
– Неужели есть такие? – Шарль не слишком старательно изобразил озабоченность и с хрустом разрезал яблоко. – Если это наш маленький Шарло, я готов лично оборвать ему уши.
– Не стоит…
Мадам Иоланда оторвала взгляд от лица Шарля и осмотрелась вокруг. За поднятыми пологами шатра всё уже подёрнулось синим сумеречным светом. Из лощин и оврагов несмело пополз белёсый туман, словно спрашивая дозволения на своё присутствие у налившегося багрянцем заката. Тёмные очертания стражников, стоявших неподалёку, казались неясными на фоне посмурневшего кустарника. Ещё немного, и светильники вокруг стола станут единственным ярким пятном, дарящим тепло и цвет.
– Вы заметили, сир, что первыми среди деревьев желтеют осины? Вечно дрожащие, будто чувствуют перемены и торопятся раньше других смириться перед холодами.
– Разве? – Шарль тоже осмотрелся, откусил яблоко, с шумом разжевал и остановил взгляд на герцогине. – Вы это просто так сказали, матушка, или метафорой желаете на что-то намекнуть?
– Всё будет зависеть от того, для какого разговора вы меня пригласили, Шарль.
– Я рассчитывал, что разговор начнёте вы сами. Не может же быть, чтобы после стольких событий герцогиня Анжуйская позволила себе молча их принять.
– Почему бы и нет, если сделанное разумно и понятно.
– Значит, вам нечего мне сказать?
– Этого я не говорила.
– Так скажите, хоть что-нибудь!
Мадам Иоланда немного подумала.
– Я лучше спрошу, если ваше величество позволит.
– Ради Бога, мадам!
– Что означает этот странный договор с Бургундцем среди стольких побед, которые должны были позволить вам диктовать свои условия, а не договариваться и передоговариваться? И не стала ли результатом этих договорённостей ваша нерешительность под Парижем? А может быть и раскол в войске, который вы допустили?!
Лицо Шарля изобразило скуку.
– Так я и думал, что всё сведётся к упрёкам. А больше у вас для меня ничего не найдётся?
– Я пока ничем вас не упрекнула, Шарль.
– Бросьте! Я уже не тот мальчик, которого вы привыкли воспитывать! Только что каждое слово было подкреплено взглядом достаточно красноречивым даже для тех, кто мало вас знает. Мне же ваше лицо прекрасно знакомо. Сморщился нос – значит, что-то вызвало презрение или брезгливость; при полной другой неподвижности дрогнули веки, значит, вы еле сдерживаете гнев, или досаду, или испуг… Вот! Примерно, как сейчас! Я прогневил вас, матушка, или напугал?