Untitled.FR11.rtf5

Неизвестно

Предлагаю этот труд благосклонному вниманию читателя и прошу помнить, что мое участие в ней ограничивается лишь примечаниями публикатора.

ПОЛЕТ НА ЮПИТЕР

(записки Федора Михайловича Шадрункова)

Я выздоровел!

Ясно понял это, перечитав копии своих Писем правительству.

Написаны они в прошлой жизни, когда все мы задыхались под тяжким игом тоталитаризма. Моя болезнь тоже началась из-за этого невыносимого гнёта.

Теперь мы живем

в другой стране, гнёта нет, и я выздоровел.

Если не верите, могу рассказать вам свою биографию, как советовали мне вра­чи, когда я лежал в стационаре.

Пожалуйста...

Я родился в 1961 году, когда полетел в космос Юрий Гагарин.

Закончил среднюю школу в городе, носившем тогда имя Ленина, здесь же пос­тупил в университет, носивший не менее позорное имя гонителя Зощенко и Ах­матовой.

После четвертого курса прервал учебу, так как был призван в армию, где по­лучил умственную инвалидность. Более двух лет восстанавливал утраченный ин­теллект в стационаре.

Между прочим, там я завязал знакомства со многими будущими видными об­щественными и государственными деятелями Санкт-Петербурга. После двух лет заточения был выпущен на свободу. Как солдату-герою, получившему инвалид­ность на умственном фронте, мне была назначена пенсия.

Отец мой к тому времени уже находился на секретной работе, а мать умерла, оставив мне две комнаты в коммунальной квартире, в одной из которых я и прожи­ваю сейчас, а в другой — живет моя бывшая жена Екатерина Ивановна Полякова.

Наша коммунальная квартира раньше была весьма многолюдной, и чтобы по­пасть в туалет, приходилось стоять в очереди. Но еще в прошлой жизни, в мрач­ную эпоху тоталитаризма, нашу квартиру начали расселять, и сейчас здесь прожи­вает всего четыре семьи.

Моя семья — 1 (один) человек;

семья Екатерины Ивановны Поляковой — 1 (один) человек;

семья Абрама Григорьевича Лупилина — 1 (один) человек;

семья Петра Созонтовича Федорчукова — 2 (два) человека и кот Боцман.

Остальные комнаты в нашей квартире пустуют, и, очевидно, поэтому и была избрана наша квартира гостиницей для командировочных представителей Небес­ных сфер. Благодаря этому обстоятельству мне удалось завязать с ними дружес­кие и деловые контакты.

Как вы видите по изложению моей биографии, я совершенно здоров, более того, как мне кажется, теперь я здоровее, чем был раньше, до начала болезни.

Когда произошло выздоровление, я знаю точно.

Это случилось в ночь с 19-го на 20-е августа 1991 года. Отчетливо помню, что пришел на площадь защищать демократию еще сумасшедшим, а ушел, когда де­мократия, наконец, победила, совершенно здоровым.

И сейчас, перечитывая свое не отправленное правительству Письмо, я благо­дарю Бога, что Письмо не было отправлено. Страшно даже подумать, в чьи руки могло попасть оно, какое страшное оружие вложил бы я в руки гекачэпистов! (Надо, кстати, не забыть забрать копию письма в журнале, куда я переслал его для публикации).

И Рудольфа Векшина я напрасно обидел.

Конечно, все факты, изложенные в моем Письме, имели место, но руководило

мною не только стремление к истине, но и обида.

Еще во время своей избирательной компании, встретившись со мною в диспан­сере, Векшин занял у меня 100 (сто) рублей, а я, полагая, что Рудольф баллотиру­ется в депутаты от нашего коллектива умственных инвалидов, дал ему эту сумму. Но оказалось, что Векшин не только не употребил моих денег на защиту прав умс­твенных инвалидов (он пропил эти деньги с Екатериной Ивановной Поляковой), но и баллотировался-то, оказывается, скрывая свою умственную инвалидность.

Естественно, я обиделся и под влиянием обиды и сделал добавление в своем Письме в правительство. Однако теперь, когда два дня подряд мы провели на бар­рикадах, защищая демократию, — мы сидели там бок о бок и пили, — я простил ему отступничество. И поскольку в ту ночь Векшин тоже излечился от умствен­ной инвалидности, я ответственно заявляю теперь, что Векшин, как и намечалось ранее, может быть включен в экипаж для переговоров с правительством Вселен­ной. Он — депутат, лицо, облеченное доверием граждан.

.Заходил сегодня в редакцию журнала, где иногда печатают мои стихи. Все сотрудники журнала — демократы, со многими из них я свел знакомство, когда еще лечился в стационаре, а затем укрепил его — на баррикадах.

Сегодня, когда демократия победила окончательно и когда в Москве форосский узник Горбачев отчитывается перед Б.Н. Ельциным и депутатами внеочередного Съезда, в редакции приподнятая, праздничная обстановка.

Все пьют, как и тогда на баррикадах, водку.

Правда, на баррикадах она была по десять рублей, а здесь приходится покупать по тридцать пять. Но все равно — настроение приподнятое, все вспоминают ночи, проведенные на защите демократии.

Я тоже выпил немного и сказал, что ночь с 19-го на 20-е августа замечательна еще и тем, что я вылечился. Одновременно с гнётом тоталитаризма, спавшим со страны, спал и с меня гнёт болезни.

Редактор внимательно выслушал меня и сказал:

— Не только ты, Федор, излечился в ту ночь, но и все.

Это очень глубокая мысль.

Как же она раньше не пришла мне в голову?!

Я не смог скрыть своего восхищения и сказал об этом редактору.

Он — видимо, похвала моя не понравилась ему — нахмурился и ушел в свой кабинет. Однако, когда я уже уходил из редакции, он вышел проститься и сказал, что мои стихи будут напечатаны в № 9 журнала.

Интересно, почему он ошибся? Ведь господин Лурькин говорил мне, что стихи пойдут в № 12. Или редактор не ошибся, а ошибся господин Лурькин, говорив­ший про двенадцатый номер?

После редакции, чтобы проверить мысль редактора, зашел к Ш-С. Он живет как раз недалеко от редакции...

— Как ты себя чувствуешь? — спросил я.

— Отлично! — ответил Ш-С. — Но скажи мне, что произошло девятнадцатого августа?

И, схватив меня за рукав, начал рассказывать, что проснулся в ту ночь от кош­марного сна. В три часа ночи вдруг встало перед его глазами испуганное лицо русского мужчины, и Ш-С. больше не смог заснуть.