Управляемая демократия: Россия, которую нам навязали
Шрифт:
Квалифицированный труд в советском обществе ценился не особенно высоко. Если Советский Союз и был рабочим государством, то лишь в том смысле, что любой неквалифицированный рабочий чувствовал себя на производстве увереннее любого инженера. Высшее образование было исключительно доступно, но это компенсировалось тем, что заработки специалистов были позорно малы. Государство как бы говорило интеллигентам: вы пользуетесь привилегией комфорта, вам не нужно таскать тяжести, спускаться в шахту, и уже за это вы должны быть благодарны.
Культ неквалифицированного труда раздражал образованную часть общества. Технократы, ученые, артисты, даже рабочие высокой квалификации чувствовали себя ущемленными. Они прекрасно знали, каковы заработки их коллег на Западе. Справедливо или нет, они были убеждены, что их квалификация —
Отношение советской интеллигенции к власти не было ни безнравственным, ни лицемерным. В глубине души интеллигенты были уверены, что власть народна. В отличие от русских либералов и революционеров прошлого века образованные люди советского времени были убеждены, что власть действительно исходит от народа, продолжая его недостатки и слабости. С одной стороны, они ставили себя в культурном отношении выше и представителей власти и народа, а с другой — искренне желали блага и тем и другим.
Критика власти была адресована в конечном счете самой же власти. Это относится не только к специфическому жанру «закрытых записок», которые в огромном количестве сочинялись обществоведами из академических институтов, не только к легальной публицистике «Нового мира» и «Нашего современника» [49] . Это же относится и к изрядной части самиздата. Александр Солженицын обращался к «вождям Советского Союза», а Александр Зиновьев доказывал, что в СССР нет демократии, но есть «народовластие». Если старые большевики заявляли сталинским палачам, что партия всегда права, то интеллигенция 1960-х разоблачала партократию для пользы самих партократов. Задним числом многие представители интеллигенции вытеснили из памяти свои прежние мотивы и ценности. Для психоаналитика у нас всегда найдется масса работы. Когда, например, известный актер Игорь Кваша рассказывал в середине 1990-х, что ключевой идеей его творчества всегда был антикоммунизм, трудно было не вспомнить его на сцене театра «Современник» в роли большевистского лидера Якова Свердлова. Роли, которую он играл годами, и которой, судя по всему, очень гордился.
49
Александр Проханов, один из идеологов националистического «Нашего современника», впоследствии неоднократно сравнивал это издание с либерально-западническим «Новым миром», подчеркивая фундаментальную общность позиции именно в отношении к тогдашней власти. Взгляды Проханова на интеллигенцию см. в интервью «Еженедельному журналу». 17.10.2004. № 39.
Прошлого не надо стыдиться. Его надо анализировать. Услужливая забывчивость гораздо безнравственнее любых иллюзий.
Резкий поворот от оппозиционности к восторженному начальстволюбию дался интеллигенции в конце 1980-х гг. очень легко именно потому, что на самом деле платонический роман с начальством никогда и не прекращался. Интеллигенты много лет говорили власти: «Посмотри на себя, как ты отвратительна». И вдруг в годы перестройки власть согласилась с ними. Глянув в зеркало гласности, она ужаснулась и призвала образованных людей исправлять свой имидж...
Любовь к начальству с Горбачева быстро перешла на Ельцина/ Важен не человек, важен принцип. А бывший начальник — уже не начальник. Интеллигенция начала «хождение во власть» (хотя больше на вторых ролях). Этого, однако, оказалось достаточно, чтобы резко повысилась самооценка. Большинство милых образованных людей, восторгающихся Гайдаром, не имеют ни малейшего понятия об его идеях. Они увидели в нем «человека нашего круга». Живое доказательство слияния власти и интеллигенции.
Народ в этой конструкции оказался лишним. Если раньше слияние с властью становилось допустимым в силу ее народности, то затем защита власти от народа стала необходимой в силу ее «просвещенности». Как известно, правительство — «единственный европеец в России». А европейской цивилизации, породившей демократические ценности, многое можно простить. Даже стрельбу из пушек по парламенту.
Итак, первоначально целостный комплекс идей — просвещение, народолюбие, демократические идеалы, свободомыслие и окультуривание начальства — расслоился. Для тех, кто не приемлет начальства, остается один выход — возвращение к народнической традиции. Но это означает не только разрыв с властью, но и разрыв с интеллектуальной элитой, которая за годы перемен сама стала частью начальства.
Стала уже почти общим местом мысль о том, что идеология постсоветского либерализма есть не что иное, как вывернутая наизнанку советско-коммунистическая идеология. Культуролог Татьяна Чередниченко очень удачно назвала это «обращенной идеологией». Перед нами все то же «единственно верное учение», только как бы перевернутое. «В обращенной идеологии тоже действует пара буржуазное/социалистическое, но только с противоположными оценочными знаками (цивилизованные капиталисты противопоставлены варварам-большевикам) » [50] .
50
Чередниченко Т. Типология советской массовой культуры. // Между «Брежневым» и «Пугачевой». М., 1994. С. 20—21.
Однако существенно, что в процессе «выворачивания» сама идейная система потеряла целостность. Не то чтобы разрушилась, а именно разложилась. В советской идеологии все было взаимосвязано. В ней было даже место для диссидентов и для лояльных реформаторов, хотя официально ни тех ни других государство не признавало. Поменяв местами плюсы и минусы, «обратные идеологи» обнаружили, что ответы не сходятся. Понятия «свободы», «справедливости», «культуры», «народности», тесно связанные в традиционном политическом сознании, стали путаться, отменять друг друга. Сознание стало калейдоскопичным, хотя все «камешки» в этом калейдоскопе — на самом деле кирпичи старого здания.
Осенью 1989 г. в Восточной Европе правда восторжествовала над силой. Во всяком случае, так думали сотни тысяч участников событий в странах бывшего коммунистического блока и миллионы зрителей на Западе, восхищенно наблюдавших за «демократическими революциями» на экранах телевизоров.
Казалось, рушится не только Берлинская стена, но и представления, считавшиеся незыблемыми. На протяжении многих лет люди по обе стороны «железного занавеса» знали про упорную борьбу диссидентов за права и достоинство личности, против бюрократической власти. Сочувствовали этой «борьбе, восхищались ее героями... и сознавали, что они обречены, ибо несколько десятков интеллектуалов бессильны против мощной государственной машины, не могут преодолеть пассивности масс. Так же, в общем, рассуждали и сами диссиденты. Не случайно в Москве 1970-х участники оппозиционных групп каждый новый год поднимали бокал «за успех нашего безнадежного дела».
В 1989 г. произошло чудо. Все увидели, что воля и совесть оппозиционных интеллектуалов оказались сильнее власти. Идолы были низвергнуты. Не только идолопоклонники, но и сами жрецы дружно отрекались. Ликующие толпы заполнили площади, радуясь неожиданной и поразительно легкой победе. Революция объявила себя «бархатной». Диссиденты из гонимых инакомыслящих превратились во властителей дум, были вознесены на вершины славы, а иногда и власти.
Правда, ненадолго.
За прекрасным сном последовало ужасное пробуждение. В странах Восточной Европы разразился жесточайший кризис. Мечты о свободе сменились страхом перед надвигающейся новой диктатурой и смутными надеждами на сильную руку, которая наведет, наконец, порядок. Федерации распались. Нет больше Советского Союза, Чехословакия прекратила свое существование, война бушевала в Югославии.
Братство людей, вдохновленных лозунгами «бархатной революции», сменилось войной всех против всех. Власть старой бюрократии по меньшей мере гарантировала индивидуальную безопасность и социальную защищенность для всякого, кто готов был принять нормы официального конформизма. Отныне даже для сторонников власти ничего не гарантировано.
Разумеется, появились и победители. В их числе мы обнаруживаем хорошо знакомую партийно-государственную номенклатуру и детей номенклатуры. В 1989 г. они легко и безболезненно отдали власть, зная: они ничего не теряют. Власть менялась на собственность. Из неуклюжих советских «чаек» и мрачных черных «Волг» они пересели в изящные «мерседесы» и БМВ.