Управляй своей судьбой. Наставник мировых знаменитостей об успехе и смысле жизни
Шрифт:
Для мальчишек в этом возрасте спорт — живое доказательство существования рая, отзвук волшебной свободы в ностальгических воспоминаниях о том времени, когда солнце никогда не заходило за тучу.
Хотя капитаном был я, победы нашей команде обеспечивал Санджив. По правилам крикета сенчури — сто ранов за один иннингс — считается большим достижением. А Санджив как-то раз набрал двести ранов за иннингс — двойное сенчури. Все мы боготворили его.
Я тоже был неплохим спортсменом, но равняться с братом, конечно, не мог. Зато я гораздо охотнее шел на риск ради победы. Однажды из-за меня мы потерпели полный крах. Мы с Сандживом ходили в частную школу для мальчиков, которую организовала конгрегация братьев-христиан из Ирландии. Братья-христиане рассчитывали обратить в христианство своих учеников и поэтому организовали сеть престижных школ по всей Индии — считалось, что это лучшие школы в стране. Один из братьев-христиан запретил мне проделывать особенно хитрый прием — вроде броска по дуге в бейсболе, который очень трудно выполнить правильно. А если ошибиться, бэтсмен выбьет мяч из парка. И вот учитель, наблюдавший за игрой со стоны, крикнул мне, чтобы я не вздумал делать эту подачу. Но во мне проснулся бес противоречия, и я решил, что меня не запугаешь. Я же знал, что если я правильно выполню прием, то выведу бэтсмена из игры.
Две первые попытки закончились полным провалом. Бэтсмен выбивал мяч из парка (что не равносильно хоумрану, потому что он при этом остается в игре). Болельщики все больше и больше злились и кричали на меня с обеих сторон поля, отчего я только преисполнялся решимости. Экспериментировать в разгар матча было отменной глупостью, но тут судьба мне улыбнулась. На третий раз я вывел бэтсмена из игры. Я доказал, что способен сделать то, что задумал. К сожалению, учителю все виделось иначе. Во время перерыва он отвел меня в общую спальню, велел спустить штаны и больно отшлепал за непослушание. Одним из важных отголосков британского правления в Индии было беспрекословное подчинение властям — а за отказ повиноваться полагалась унизительная доза телесных наказаний. В результате все твердо усваивали, что подчинение правилам важнее результата. На этом и работала система.
Я уже упоминал о том, что уважение к властям превратилось у меня исподволь в черту характера. Я постоянно ловил себя на желании угодить вышестоящим, однако с ноткой обиды и недовольства. Не знаю, сильнее ли я стал благодаря телесным наказаниям или наоборот. Мятежниками не становятся мгновенно. На психику воздействует столько разных сил, что уже не разобраться, что чему причиной.
Однако много лет спустя, когда я проходил в Бостоне резидентуру, то считал, что лучше уж вспышка мятежной злости, чем перспектива получить очередную дозу унижения. Я был молодым доктором двадцати с небольшим лет и попал к одному из ведущих эндокринологов в стране. Страсть к учебе у меня отнюдь не утихла. Я уже прошел одну двухгодичную резидентуру и сдал многоступенчатые государственные экзамены по общей терапии. В те годы, в начале семидесятых, молодому врачу, проходившему резидентуру, без хорошей стипендии было не свести концы с концами, а у меня уже была семья, которую надо было кормить. Однако работа не приносила мне радости. Научный руководитель мне попался очень придирчивый, сущий мелкий тиран, и я не вылезал из лаборатории — то делал крысам инъекции йода, то препарировал их и смотрел, как йод на них повлиял.
Эндокринология — наука о гормонах, вырабатываемых эндокринной системой; это точная техническая специальность. А мне гораздо больше нравилось осматривать пациентов, чем корпеть в лаборатории, однако и исследовательская работа тоже меня манила. Теперь, когда прошло сорок лет, кажется, что изучение трех гормонов щитовидной железы — это азы медицинской науки, однако в то время сам факт, что мой научный руководитель — один из первопроходцев в исследовании реверсивного трийодотиронина, уже был сенсацией. Мы работали в атмосфере жесткой конкуренции, стремились опередить другие исследовательские группы в той же области, и предполагалось, что щитовидная железа — смысл нашей жизни.
Я был иммигрант, выбравший бостонскую медицину за ее престиж и перспективы, однако все кругом то и дело напоминало об Индии. Большую роль в выявлении реверсивного трийодотиронина сыграл мой коллега из одного индийского медицинского института — по странному совпадению, его зовут Индер Чопра. А крыса — священное животное бога Ганеши. Правда, когда препарируешь зверюшку со скальпелем в руке, от покрова святости остаются разве что клочки. В то время я отнюдь об этом не жалел.
Особенно я закипал во время ритуала утренней «летучки». Однажды научный руководитель при всей группе устроил мне допрос с пристрастием по техническим деталям:
— Сколько миллиграммов йода вводили крысам Милн и Грир, по данным их статьи 1959 года?
Это относилось к какому-то основополагающему исследованию, но я от злости ответил нарочито беспечно, потому что на самом деле моему руководителю нужны были не цифры — ему надо было выставить меня невеждой:
– Две целые одна десятая миллиграмма, кажется. Я проверю.
– Наизусть надо знать! — раздраженно рявкнул руководитель. Вся группа сидела тише воды ниже травы.
Тогда я встал, подошел к руководителю и шлепнул его по голове толстой папкой:
– Вот сами и учите!
И вышел.
Научный руководитель догнал меня на стоянке, где я, красный от бешенства, дрожащими руками заводил видавший виды «фольксваген-жук» — визитную карточку молодых честолюбивых профессионалов. Научный руководитель сунул голову в машину и сказал с деланным спокойствием, умело скрывая гнев:
– Не надо. Вы губите себе карьеру. А я могу вам это обеспечить.
Истинная правда. Поползут слухи, а если руководитель расскажет, что недоволен мной, о будущем в эндокринологии и мечтать нечего. Однако на самом деле я не собирался губить себе карьеру. Я восстал против человека, который хотел унизить меня при всех. Мятежный порыв был импульсивным — а значит, что-то такое было заложено в моем характере, несмотря на всю тягу к чинопочитанию. В такие переломные моменты каждый, наверное, роется в памяти в поисках причин подобных срывов. Задним числом мы всегда находим своим поступкам рациональное объяснение, произвольно корректируем свою биографию. Однако какими бы случайными ни были причины, которые мы сочиняем, это всегда самооправдание. Самолюбие бросается в гущу событий очертя голову, после чего темная сторона психики прорывается на поверхность и тащит за собой всевозможные нелепицы, которые мы называем «переоценкой ситуации» — угрызения совести, сожаления, навязчивые воспоминания, самообвинения, панику, тревогу о будущем. И самолюбию приходится перестроиться и обороняться от этих неуловимых, но назойливых противников. Контролировать этот процесс не может никто — никому не удается примирить между собой психические силы, которые дергают нас в разные стороны. Кто-то из нас склонен к рефлексии, такие люди сознательно участвуют в процессе и встречают его лицом к лицу. Но большинство поступает в точности наоборот. Они стремятся отвлечься, убежать от бушующей внутри подпольной войны, пока не наступит неизбежная ночь, когда сон бежит от нас и призраки подсознания уже ничем не усмиришь.
Я принадлежал ко второму лагерю. Сумел завести свой «фольксваген» и уехал, оставив научного руководителя стоять на площадке, кипеть от ярости и лелеять планы мести. Слухи и правда поползут, тут сомневаться не приходилось, и передо мной замаячила перспектива остаться без работы, если не удастся наниматься на ночные дежурства — самая низкооплачиваемая и унылая работа среди бостонских врачей. Я еще пожалею о содеянном. Не прошло и пяти минут с тех пор, как я отъехал от больницы, как до меня дошло, что я натворил. Пришлось даже остановиться у какого-то бара и опрокинуть рюмочку, чтобы набраться храбрости, прежде чем сообщить ужасные новости Рите.
Меня совершенно сбило с толку то, какой радикальный переворот только что произошел во мне. Воспитывали меня в совершеннейшем почтении к властям — этому служили и магический круг, и то, что Рама должен опекать младшего брата, и порка после крикетного матча. Труднее всего бывает изменить именно те качества, которые впитались в нас так глубоко, что стали неотъемлемой частью характера. То, что ты усвоил какое-то качество, еще не доказывает, что оно нормально, однако самые коварные черты характера и вправду кажутся своему носителю нормальными, тем-то они и коварны.
Представителям любой религии известно как дважды два, что для веры нет никого опаснее отступника. Бостонская медицина была истинной верой. Я не собирался от нее отступать. Если бы накануне того дня, когда я стукнул светило папкой по голове, меня спросили бы, как я отношусь к официальной медицине, я бы поклялся ей в верности. Честно говоря, у меня не было никаких причин переметнуться на другую сторону, по крайней мере, рациональных. Обычно человек не уходит из церкви, если нет другой церкви, куда можно податься. Однако если хочешь выяснить, и вправду ли вне магического круга шныряют демоны, волей-неволей надо шагнуть за границы, которые тебя оберегают. Для меня это стало подлинным началом карьеры разоблачителя. Нет, я не ставлю себе в заслугу никакие разоблачения, однако сила, таившаяся во мне, уже незримо прокладывала мне путь.