Ур, сын Шама. Формула невозможного
Шрифт:
– Одну минутку, мистер Холмс, – сказал сэр Артур, умоляюще глядя на моего старого друга. – Не могу ли я вам быть полезен в Париже? Я бывалый человек, уверяю вас.
– Что ж, – сказал Холмс. – Вы окажете мне честь, сэр Артур. В дороге я попробую разочаровать вас в спиритизме. Пошлите за кэбом, Ватсон.
Я не сомневался, что Холмса пригласили в Париж для участия в следствии о пропаже «Джоконды». Но дело оказалось вовсе не в «Джоконде». Мы столкнулись с таким удивительным, необъяснимым явлением, что даже Холмс, с его проницательностью и ясным
Но не буду забегать вперед.
Итак, префект полиции, сухощавый француз с черными, как смоль, бакенбардами, встретил нас на вокзале и повез прямо в Лувр. Признаться, я несколько усомнился в правдивости той истории, которую префект рассказал нам по дороге. По его словам выходило, что позавчера среди бела дня неизвестные злоумышленники похитили из Лувра статую Ники Самофракийской – богини победы.
Я не раз бывал в Лувре и каждый раз любовался этой статуей – гениальным созданием неизвестного греческого ваятеля третьего или четвертого века до рождества Христова. У нее не было ни головы, ни рук, только сильное стройное тело, устремленное вперед, и расправленные в полете крылья за спиной.
Вполне можно было себе представить, как при известной ловкости похитили «Джоконду», в конце концов, это был кусок холста в четыре квадратных фута и весом вместе с рамой не более десяти фунтов. Но унести – среди бела дня!
– огромную статую, весившую не менее трех тысяч фунтов…
Префект говорил со свойственной французам экспансивностью и, я бы сказал, с неприличной для английского уха громкостью, к тому же он был очень взволнован и картавил сверх всякой меры. Холмс вежливо слушал его речь, а я… Словом, я сомневался.
Лувр был закрыт, и префект провел нас одним из служебных ходов. Мы быстро прошли анфиладу зал, увешанных картинами, и остановились лишь на мгновение: префект показал нам промежуток между картинами – пустующий промежуток, в котором еще месяц назад Мона Лиза улыбалась своей загадочной улыбкой и перед которым еще долго будут толпиться зеваки, с тупым любопытством разглядывая пустую стену.
Затем мы миновали небольшую круглую залу с кольцом красных бархатных диванов по стенам – в центре ее стояла Венера Милосская, и вышли на площадку, к которой вела красивая беломраморная лестница. Над этой площадкой, я помнил, обычно парила Крылатая Победа, Ника Птерикс, Ника Самофракийская.
Но теперь Ники не было. Осталась нижняя часть пьедестала, и мы оторопело уставились на нее. Пьедестал был срезан наискось двумя плоскостями, сходящимися под тупым углом, будто две гигантские челюсти перекусили каменный массив.
К нам подошел директор Лувра в сопровождении нескольких людей официального вида. Он поздоровался с нами и горестно сказал:
– Господа, какой ужас! Трудно поверить, что это дело рук человеческих… После «Джоконды» – Ника Самофракийская! Поистине, господа, на Лувр пал гнев божий. Мы были вынуждены принять меры, чтобы в газеты не просочилось ни одного слова об этом событии. И без того слишком много нежелательных толков…
Он говорил красноречиво и искренне, но префект не дал нам дослушать его до конца.
– Мсье Холмс, – сказал он, потрясая бакенбардами, – не угодно ли вам осмотреть эти странные следы?
Холмс, конечно, сразу заметил следы, а мы с сэром Артуром только сейчас обратили на них внимание. Следы на полу и впрямь были необычны: как будто подошвы похитителя, топтавшегося вокруг пьедестала, были покрыты рубчатыми зигзагообразными полосами. Я готов побиться об заклад, что такой обуви на свете не бывает. Но следы были явные – черная грязь, засохшая изломанными полосками.
Холмс опустился на корточки и с помощью лупы внимательно изучил следы.
– Какая погода стояла в Париже и окрестностях в последние дни? – спросил он, поднявшись.
– Сухая и жаркая, – ответил префект.
– Странное обстоятельство. Ведь чтобы попасть сюда, человеку пришлось но меньшей мере подняться по лестнице, устланной дорожкой. А эти следы нанесли сюда свежую грязь – такую, какая бывает в хорошем саду после дождя. Быть может, вы знакомы с моими научными работами о почвах? Ну, так это не городская грязь. Теперь скажите, это вы приводили собаку?
– Собаку? – переспросил префект. – О нет, собаки здесь не было…
– Была, – сказал Холмс. – Взгляните-ка сюда.
Мы хорошенько присмотрелись и различили полустертые крупные следы собачьих лап. У меня невольно пробежал холодок по спине.
Холмс угадал мои мысли.
– Ставлю гинею, Ватсон, что вы вспомнили баскервильского пса. Я сам не могу забыть это чудовище. Но, слава богу, двадцать два года назад я собственноручно всадил в него пять пуль. А это, – Холмс опять присел на корточки, – это молодая немецкая овчарка, вот и ее шерстинки: она линяет. Очень милая, хотя и недостаточно воспитанная собачка.
И Холмс указал длинным пальцем на угол пьедестала. Собака стояла здесь на трех лапах, а на углу постамента красовался еле заметный потек.
Больше ничего обнаружить не удалось. Человек в странной рубчатой обуви и невоспитанная овчарка топтались вокруг крылатой Ники, но дальше следы никуда не вели. Как будто похититель спустился с неба и в небо же улетел, прихватив статую.
– А теперь, мсье Холмс, – не без торжественности сказал префект, – извольте ознакомиться с вещественным доказательством.
С этими словами он вынул из кармана пакетик, развернул бумагу и протянул Холмсу небольшую расческу.
– Преступник обронил ее вот здесь, возле пьедестала, – добавил он.
Расческа имела обычную форму, но была сделана из стекла.
– Стеклянная расческа! – удивленно, сказал сэр Артур. – Очень гигиенично, конечно, но хрупкость стекла…
– Это не стекло, – сказал Холмс, осторожно сгибая гребешок. – Изрядная гибкость, однако.
Я видел, что мой друг весьма заинтересовался странным материалом, из которого была сделана расческа. Он вертел ее в руках, разглядывал через лупу и даже понюхал.