Ураган

Андрей

— Что ж, мой мальчик, — мертвая петля?

— Силь ву плэ.

— Итак: раз, два… три!

Андрей видит, как два истребителя входят в петлю. Но отчетливо видит в одном из «Яков» себя. И не только видит — он чувствует себя, воспринимает все ощущения и мысли второго Андрея; очень ясно осязает его ладонью шпагат на ручке управления. Одним словом, это, без сомнения, он и есть — второй он в одном из двух «Яков»! Конечно, странновато глядеть на себя со стороны. Но почему-то ничто не удивляет Андрея.

Однако, видя второго себя, Андрей не видит Анри, летящего на втором «Яке». Только отчетливо слышит в шлемофоне его веселое:

— Еще разок, старина?

— Са ва!

— Ну что ж: раз, два… три! Давай, давай!

Напряженные до визга голоса моторов и — вторая петля. Голос Анри:

— Карош! О, люблю тебя, старичок!.. Послушай-ка, Андре, что, если нам оторвать еще разок, а? Мы как бы одни двухмоторный самолет. Ты — левый мотор и остаешься в центре вращения. Хорошенький переворотик, а?.. Пойдет? Итак, давай, давай!

И Андрей уверенно бросает в ответ: «Са ва!»

Ему сдается, будто он все понимает.

А вместе с тем он знает, что ничего не понял: его познания во французском слишком ограниченны.

Странное состояние! Даже не видя Анри, Андрей проникает в его сознание, знает, чего тот хочет. Но как же быть: ведь Андрей не знает французского! Анри повторяет. Нет, Андрей не должен бы понять, а нельзя же здесь, в воздухе, сидя в разных самолетах, объясняться пальцами, как на земле. Связанные, консоль в консоль, потрепанной лентой, «Яки» идут со скоростью шестисот километров. Лезть на фигуру, не условившись достаточно точно, — нельзя.

Для убедительности Андрей еще раз повторяет:

— Нон! Не понимаю! Же не компран па!

В наушниках слышен смех Анри. Француз предлагает сделать вираж — машина над машиной. «Як» Анри лезет в небо и торчком почти упирается левой консолью в правую плоскость Андреева «Яка». Андрею сдается, что он чувствует вибрацию не только своей машины, а и самолета Анри. Словно лента — живой нерв, связывающий оба самолета в один.

Отвратительно жмет ларингофон — невозможно дышать. Туман, вязкий как кисель, обволакивает сознание. Движения все труднее. Тугими становятся ручка, педали. Не Андрей управляет «Яком», а самолет несет его. А ведь они

— Андрей и Анри — связаны. Оборвать ленту? Позор!..

Как давит ларингофон!

И куда он летит?

Андрей слышит свой хрип: ларингофон душит его. Скорее расстегнуть ремешок!..

Андрей проснулся и первым движением расстегнул воротничок: что за глупость — ложиться с застегнутым воротом!

Не хочется открывать глаза, и сон переходит в воспоминание. Одна тысяча девятьсот сорок четвертый. Эскадрилья «Лотарингия». Андрей здесь — единственный советский летчик, офицер для связи, — как было не выпить по случаю очередной победы? Но все же двести граммов. А дважды двести — четыреста. Ярче глаза, громче голос. И если глянуть на лозунг, четко нарисованный на стене клуба самим командиром эскадрильи майором Анри, то французские буквы начинают косить и даже шевелятся, будто собираются побежать. «Верю, что был хорошим моряком, — говаривал Бернар, — а что скажете вы, мои мальчики?»

Фу, черт, это же здорово! А где же капрал Арманс? Почему Андрей не видит ее синих глаз?.. Ах, Арманс!..

В голове у Андрея весело шумело, когда Анри и Арманс ввели гостей и представили старшего из них: майора Денниса Барнса, командира «челночного» «бомбардировщика». Невысокий сухой человек с некрасивыми, но чем-то сразу располагающими к себе чертами усталого лица, Барнс держался очень скромно и скоро отошел в сторонку, словно желая спрятаться за спины своих спутников.

Коренастый седеющий блондин представился сам:

— Эдуард Грили.

Англичанин, в мирное время авиатор-любитель, журналист, а на войне военный летчик; прилетел вторым пилотом на «боинге».

С ними коллега Леслав Галич — летчик-спортсмен, и на войне оставшийся только журналистом. У этого на рукаве сине-серого кителя нашивка: «Польша».

— Да, да, мальчики! — весело воскликнул Галич. — Чтобы познакомиться с вами, я погрузился в это допотопное корыто, летевшее на челночную операцию. У меня не так уж много времени. Едва хватит, чтобы выпить с вами и посмотреть, как вы тут кусаете фрицев.

Галич вел себя так, точно давно был здесь своим. Через полчаса он уже сам готовил коктейль.

— Не теряйте времени, господа, — шумно приглашал он остальных, наполняя стакан Анри, — завтра я уже не буду вашим барменом — тороплюсь: нужно поспеть в Варшаву, прежде чем эти скоты гитлеровцы задушат восстание. Я должен видеть… Непременно видеть… — и с неожиданной задумчивостью повторил, уставившись на свой стакан: — Видеть Варшаву…

С дружелюбной улыбкой Эдуард Грили сказал:

— Галич никак не может решить вопрос: следует ли еще называть родной город Варшау, как его называют оккупанты, или можно уже звать Варшавой.

— Он что, не уверен в финале? — задиристо спросил Андрей.

— Что называть финалом?

— Когда поднимается такой ветер над Европой, его не остановить.

— О-о! — Грили восхищенно глянул на Андрея. — Я вам завидую. Мне не все так ясно.

Но тут на поддержку Андрею пришел Анри:

— Мой друг Андре прав. Нет силы, которая могла бы остановить этот ветер или повернуть его в прежнем направлении.

— И значит, все мельницы станут вертеться в другую сторону? — с иронией спросил Грили.

— Те, на которые мы дуем, во всяком случае! — сказал Анри.

— Вы так же думаете, Лесс? — спросил Грили.

— Что касается моей, то никакой черт не заставит ее вертеться против моей воли. — Галич сверкнул белыми зубами. — Только туда, куда хочу я!

Выпили. Андрей уже не мог скрывать, что влюблен. Если бы хоть предмет его «отчаянной» влюбленности не был тут же, если бы синие глаза переводчицы капрала Арманс время от времени не обращались к нему! Ах, капрал, если бы ваши глаза не были так сини, губы так алы, волосы не сияли таким солнечным золотом; если бы вы, проходя мимо, не оставляли за собой волны удивительного аромата; если бы на вас не было такой чертовски узкой и короткой юбки и синий мундирчик не облегал так ваше тело; если бы вы не носили лихо сдвинутой на ухо пилотки и этих высоких коричневых сапог!.. Если бы не было здесь вас, возможно, и не произошло бы всего, что случилось в тот вечер! Быть может, и Анри, всегда выдержанный и строгий майор Ренэ Анри, в ответ на просьбу Галича удивить читателей его газеты, не сказал бы Андрею: