Уроки ирокезского
Шрифт:
Глава 1
Григорий Игнатьевич внимательно осмотрел будку. Вроде ничего не забыл? Нет, все верно сделано – и он, вздохнув, достал из-за пазухи приготовленную заранее бутылку. Жалко, конечно, такой продукт переводить – но, во-первых, телеграмма позволила ему с полного согласия Варвары купить таких сразу полдюжины, а во вторых – вдруг в телеграмме верно написано было?
Григорий Игнатьевич отвернул кусок тряпицы, прикрывающей лаз в будке – обычной собачьей будке, со скандалом отнятой у дворового Полкана, и еще раз крякнув, вылил содержимое бутылки в подготовленную
Он вышел из сарая – старого, сложенного из толстенных бревен, еще деду Григория Игнатьевича служившего амбаром – и повернул кран на трубе, идущей из стоящей в небольшой пристройке печки. Сарай раньше почти полвека служил сушильным цехом, и – поскольку дым мог испортить продукт – отопление в нем было сделано паровое, а печь стояла снаружи. Собственно, именно поэтому и для опыта был выбран именно он: ну где еще можно было нагреть посудину без огня? Разве что в новом цехе, но там работа кипела…
К стоящему у печи пожилому мужчине подошел Полкан – вопрошая взглядом, когда же ему вернут будку?
– Ничего, Полкаша, вот опыт сделаем, дочку успокоим – и получишь ты будку обратно взад – ласковым голосом проговорил Григорий Игнатьевич. Сам он – несмотря на бурно переживающую дочь – телеграмме не верил ни на грош. И опыт исполнять не стал бы – но тут уж дочка уперлась как ослица и выделывать товар отказалась напрочь. Ладно, опыт сделать-то недолго, а вот как потом дочь наказать? Вожжами бы ее, да по… ан нет, поздно уже, да и неприлично: девке-то уж двадцать стукнуло. А ну и что?!
Григорий Игнатьевич вспомнил о вылитой в плошку бутылке и твердо решил: вожжей дочь обязательно получит. Не за бутылку, а за то, что скрывает знакомство с этим, как его… Однако, пора опыт и заканчивать: выставленные в окно избы ходики показали, что пятнадцать минут вроде как и прошли. Так что сердитый отец неразумной девицы чиркнул спичкой (еще одна трата, хоть и невелика, но все же), запалил подготовленную дочерью веревку. Огонек с шипеньем скользнул под дверь, и Григорий Игнатьевич решил, несмотря на предупреждение дочери, глянуть хоть в щелку – что же там получится? Но не глянул: Полкан как-то истошно залаял и бросился к забору.
– Тьфу ты, кошку уличную увидал, а я, дурак, туда же… – подумал Григорий Игнатьевич, но обратно к двери подойти не успел.
– И слава Богу! – таковой была мысль незадачливого экспериментатора. Ну а что еще мог он подумать, увидев, как дверь сарая, сорвавшись с петель, легко и как-то даже изящно перелетела через дровяник и грохнулась о стену избы саженях в двадцати. А, зайдя уже в сарай, он с некоторым недоумением поглядел на доску от собачьей будки, наполовину вбитую в дубовое бревно стены – и, представив, что могло случиться, не отвлекись Полкан на приблудную кошку – ощутил такую слабость в ногах, что вынужден был сесть где стоял. И уже из сидячего положения обратил внимание на то, что половины крыши – хоть и из дранки – на сарае уже не было…
Зато уцелела вторая бутылка – предварительно оставленная у печи. Пара глотков "Вина столового номер двадцать один" позволила Григорию Игнатьевичу вернуть душевное равновесие.
– Дочка,
– Еще раз отвечаю: не знаю. То есть может и знаю – подумав немного, добавила она, – но не по фамилии. В лицо может и признала бы…
– Я вот что думаю… – Григорий Игнатьевич прокашлял внезапно запершившее горло, но голос все еще оставался каким-то сиплым. – Человек этот, почитай, всех нас от смерти спас. И негоже его за сие не отблагодарить. Адрес ты знаешь… Денег на благодарность не жалей, ему они всяко нынче нужны – он ткнул пальцем в пришедшее третьего дня письмо – тысячу я тебе с собой дам, а нужно будет – еще пришлю. Собирайся, нынче же в гости к нему поедешь!
– А почему я? Вы, батюшка, может сами? – неуверенно поинтересовалась девица.
– Нет уж! Телеграмму он тебе слал, да и сама говоришь, что в личность может и узнаешь его. Так что собирайся, и чтоб духу твоего после вечернего поезда тут не было! Мать, собери ей поснедать на дорогу…
Вернувшись домой с вокзала, где он и Варвара Степановна помахали увозящему единственную дочь поезду, Григорий Игнатьевич достал из-за иконы ту самую телеграмму и с тем же недоумением, что и в первый раз, прочел:
"ПАРЫ СПИРТА КОНЦЕНТРАЦИИ СИЛЬНЕЕ ТРИНИТРОФЕНОЛА КАМИЛЛА СТАВЬ ВЫТЯЖКУ СРОЧНО ВОЛКОВ".
Первым моим осознанным ощущением была боль во всем теле. Болела каждая его мышца, и я с досадой подумал, что проводок, вероятно, оказался слишком тонким. Испариться – испарился, но основной поток электричества до меня не добрался. Обидно… а ведь была надежда еще пожить.
Однако очень быстро я сообразил, что боль была "не такая": даже до временного улучшения состояния боль была… рваной, что ли? – а теперь все болело… ровно? Но, главное, не очень сильно. Хорошо бы еще увидеть, где я нахожусь… по ощущениям – явно не в мартовской степи.
Успокоенный этим соображением, я почему-то быстро "выключился" – по крайней мере следующим моим ощущением стало разливающееся по ногам тепло. И слишком поздно до меня дошло, что разливалось-то вовсе не тепло, а нечто другое… А затем сильные теплые руки меня приподняли, и я почувствовал, как подо мной меняется… простыня? Изо всех сил я постарался открыть глаза… Наверное, это было для меня еще "сверхусилием".
– Очнулся – услышал я знакомый женский голос. – Вон, веки дергаются…
– Не очнулся, а только в себя приходить начал – отозвался мужской – тоже знакомый. И до меня дошло, что адский аппарат Федорова снова проделал тот же трюк. Снова перенес меня – и теперь я могу попытаться хоть что-то повернуть в лучшую сторону. Только бы не опоздать!
– Доктор, срочно пошлите телеграмму в Воронеж! Улица Малая Садовая, дом купца Синицына, Камилле…
– Господин Волков? – неуверенно спросила Наталья.
– Да, я Волков, нужно срочно отправить телеграмму…
– Успокойтесь, Александр Владимирович, мы уже послали. И в Воронеж, и в Петербург. Даже ответы получили – отозвался спокойный голос Якова Валериановича. Более того, дедушка ваш уже приехать изволили, так что Нюша тотчас же за ним и отправится. Очень он переживал, что внук его в столь изрядной неприятности оказался, но, слава богу, вы на поправку пошли.