Уроки милосердия
Шрифт:
От этого я чувствую себя грязной, как будто мне следовало бы лучше разбираться в людях.
В эту минуту я даю себе обещание обязательно докопаться, был ли Джозеф Вебер офицером СС. И даже если он окажется нацистом, я не убью его, как он этого хочет. Я предам его, как он предавал других. Выкачаю из него информацию и скормлю ее Лео Штейну. И Джозеф сгниет в тюремной камере.
Но ему не обязательно об этом знать.
— Я не могу вас простить, — спокойно отвечаю я, — потому что не знаю, что вы сделали. Прежде вам придется рассказать мне некоторые достоверные факты
Черты лица Джозефа заметно расслабляются. Глаза наполняются слезами.
— Но фотография…
— Она ничего не значит. Откуда мне знать, что там вообще вы? Может, вы купили ее в Интернете.
— Понимаю. — Джозеф поднимает на меня глаза. — Первое, что вам необходимо обо мне знать, — говорит он, — это мое настоящее имя.
Если Джозефу и кажется странным, что через несколько минут я вскакиваю и прошу разрешения воспользоваться его ванной комнатой, он никак это не комментирует. Наоборот, направляет меня по коридору в небольшую уборную, в которой стены оклеены обоями в пестрых цветочках столистных роз и стоит маленькое блюдце с декоративным нераспечатанным мылом.
Я открываю воду и достаю из кармана мобильный телефон.
Лео Штейн берет трубку после первого же гудка.
— Его зовут не Джозеф Вебер, — приглушенно говорю я.
— Слушаю.
— Это я, Сейдж Зингер.
— Почему вы шепчете?
— Потому что сижу у Джозефа в ванной комнате, — отвечаю я.
— Я подумал, что, возможно, его зовут не Джозеф…
— Верно. Его имя Райнер Хартманн. В конце две «н». И дату рождения он тоже назвал. Двенадцатое апреля тысяча девятьсот восемнадцатого года.
«Как у фюрера», — сказал он.
— Следовательно, ему девяносто пять, — говорит Лео, произведя несложные подсчеты.
— Мне казалось, вы говорили, что искать их никогда не поздно.
— Не поздно. Девяносто пять — лучше, чем усопший. Но откуда вам знать, что он говорит правду?
— Я не знаю, — отвечаю я. — Но вы узнаете. Пробейте по базам данных и посмотрите, что всплывет.
— Все не так просто…
— Ничего сложного. Где ваш историк? Попросите его узнать.
— Мисс Зингер…
— Послушайте, я сижу в туалете старика! Вы же уверяли, что, зная имя и дату рождения, найти человека намного проще.
Он вздыхает.
— Посмотрим, что можно сделать.
Пока жду, я сливаю воду в туалете. Дважды. Я уверена, что Джозеф или Райнер — как он там желает, чтобы его называли! — сейчас гадает, не провалилась ли я в унитаз. Или, может, он думает, что я купаюсь в его раковине.
Минут через десять я вновь слышу голос Лео.
— Райнер Хартманн был членом нацистской партии, — говорит он.
Я чувствую странную эйфорию оттого, что имя совпало, а еще какую-то тяжесть, потому что это означает, что человек по ту сторону двери принимал участие в массовых истреблениях людей. Наконец я выдыхаю:
— Значит, я была права.
— Факт того, что его имя есть в Берлинском документационном центре, не означает, что его можно законно прижать к ногтю, — говорит Лео. — Это только начало.
— И что дальше?
— Дальше по-разному бывает, — отвечает Лео. — Что еще вы
Я чувствую приставленный к горлу нож.
Слышу, как он разрезает мою кожу, как на грудь капает липкая горячая кровь. Он опять набрасывается на меня, хватает за горло. Единственное, что мне остается, — ждать, когда вонзятся его острые как бритва зубы. Я знаю, что последует дальше.
Я слышала множество историй об упырях, что восставали из мертвых и прогрызали льняной саван в поисках крови, которая придала бы им сил, потому что собственной крови у них больше не было. И эти твари ненасытны… Я слышала истории, а теперь знаю, что это правда.
Клыки не вонзались, кровь никто не пил. Он сожрал меня и понес к краю смерти, на обрыв, откуда скользнул в вечность. Значит, так выглядит ад: медленный безмолвный крик. Нет сил пошевелиться, нет голоса, чтобы произнести хоть слово. Только обострилась реакция на прикосновения, запахи и звуки, когда он разрывал мою плоть. Он стукнул меня головой о землю: один раз, второй. У меня закатились глаза, и темнота упала, как гильотина…
Меня что-то неожиданно, рывком поднимает. Я вся в поту, щеки у меня в муке, на которой я спала, ожидая, пока поднимется тесто. Но грохот продолжает стоять у меня в голове. Я хватаю себя за горло, с облегчением почувствовав, что оно целое и гладкое, и опять слышу, что кто-то стучал в дверь моего домика.
В дверях стоит мужчина с золотистыми глазами, его силуэт резко выделяется в лунном свете.
— Я мог бы печь для вас хлеб, — говорит он. Голос у него глубокий и приятный. С акцентом. Интересно, откуда он родом?
Я все еще в полудреме и не понимаю его.
— Меня зовут Александр Любов, — представляется он. — Я видел вас в деревне. Уже знаю о вашем отце. — Он смотрит поверх моего плеча на багеты, разложенные на льняной скатерти, словно солдаты в строю. — Днем я должен следить за братом. Он нездоров, если его оставить без присмотра, может навредить себе. Но и работу мне искать нужно. Я мог бы работать по ночам, когда он спит.
— А когда же вы сами будете спать? — задаю я вопрос, который, словно стрела, рассекающая туман, проносится у меня в голове.
Он улыбается, и я перестаю дышать.
— А кто говорил, что мне нужен сон?
— Я не могу вам платить…
— Довольствуюсь тем, что есть, — отвечает он.
Я думаю о том, как устала. О том, что сказал бы отец, узнав, что я пустила постороннего человека в его булочную. Вспоминаю Дамиана и Баруха Бейлера и то, чего каждому из них от меня нужно.