Урусут
Шрифт:
Когда ученик добился точности движений при выполнении приема, воевода его остановил и отобрал оружие.
– Коли ворог в кольчуге, а в остроте лезвия не уверен, лучше колоть. Попало острие в кольцо – все, разрывает его за просто так! Потому и противу копья, и противу стрелы кольчуга – не защита. На! – вынул он из маленьких ножен справа на поясе прямой нож. – Будешь метать в анчихриста.
– А как? – замялся Олежка.
– А так, – произнес наставник и с десяти саженей запустил нож в остов дуба. Тот гулко воткнулся в древесину.
– Ого, –
Затем, взявшись за клинок, отвел руку в сторону для броска, но Клобук его остановил.
– За лезвие схватившись, попасть и дурень могёт. Ты за рукоять берись.
Олежка швырнул нож из-за спины. Тот, ударившись о дерево с позорным кряканьем, упал в пыль. Плотницкий сын вжал голову в плечи, боясь Андреевой ругани, но тот лишь довольно засмеялся, сделал несколько шагов и подобрал клинок.
– Прежде всего, – поднес он оружие к лицу парня, – в сече нет времени так широко, из-за спины, замахиваться.
– А как тоды? – тронул грязной дланью мальчишка зачесавшийся нос.
– Напрямки из ножен.
Воевода вытер лезвие о плат, вынутый из-за пазухи, вставил клинок в ножны, вернул на место плат, нахмурился, засопел, схватил рукоять, и вдруг, словно молнией, нож сверкнул и точно воткнулся в деревяшку. Тело у наставника даже не качнулось, даже рука почти на месте осталась – двигалась только кисть.
Олег попробовал повторить раз, другой, третий – ничего не выходило.
– Есть особливые ножи с тяжелым лезвием, как раз для метания. Когда у тебя такого нет, а другого способа сразить ворога не имеется, обходиться надобно тем, что под рукой. Когда мечешь обычный нож за рукоять, чтобы попасть, надо просто очень сильно бросать. Тогда он в воздухе не успеет повернуться. Давай!
Олег отбежал, схватил свой маленький топорик, с которым не расставался уже четыре года, и запустил им не с десяти саженей, а с двадцати пяти. Тот, несколько раз кувыркнувшись в воздухе, воткнулся в дуб.
– Добро! – похвалил воевода. – Это потому так метко, что ты к весу топора привыкши. А теперича подержи нож в длани, не торопись.
Мальчишка раскрыл ладонь, учитель положил оружие сверху так, что перекрестье оказалось посередине.
– Закрой глаза, – приказал он. – Ощути вес, покачай чуть-чуть.
Олежка зажмурился, повел рукою вверх-вниз, вверх-вниз, вдруг сжал рукоятку, открыл веки и швырнул нож сбоку, без замаха. Тот встрял в древесину.
– Кметь! – заорал Андрюха и сильно, больно, хлопнул пацана по плечу. Тут же запели петухи, один, другой, третий, залаяла, показывая хозяину свою нужность, собачонка, ей тут же ответили из других дворов.
– Я – домой, – вздохнул младший Белый Лоб.
– Тятька ухи из-за ратницкой науки дерёт? – спросил воевода.
– Дерёт, – ответил плотницкий сын. – Так что теперя, хорониться?
– Не надобно хорониться! Ты ж не холоп? Хочешь – терем ставишь, хочешь – на защиту родной стороны идешь! Я с ним поговорю!
– Не надоть! – округлил очи мальчишка.
– И-и! – хохотнул воевода. – Испужался? Не боись, я с ним по-доброму поговорю. Прям сегодня и зайду. Митрий Кстиныч далеко, тут я вам князь-батюшка! Ну, беги, што стоймя стоишь, а то опять по заднице получишь.
Батяня уж сидел за столом, ел овсяную кашу и пил квашеное молоко. Когда в избу влетел отпрыск, отец, не глядя в его сторону, нарочито громко спросил у матери:
– А где енто потомственный древоделя, наша с тобой надёжа, отцова опора и матери подмога? Никак скотине пошел корм давать? Да нет, уж весна, с зарею на огороде капусту, лук и чеснок сажает! Да нет, коль мать с бременем, он побежал ей помочь корову доить! А? – тут он повернулся к вошедшему и стукнул кулаком о стол. – Пошто смотришь, аки волк на ягня?! Отвечай!
– Я… Енто… – шмыгнул носом Олежка.
– Опять с Клобуком на палках дрался? А со мной на кулаках – не хошь?
– Придет время, – неожиданно для себя выпалил мальчишка, – смогу и с тобой на кулаках!
– Чт-т-то-о-о?! – заревел батяня и вскочил с лавки. – Отцу, грозить?! Высеку – и в погреб на хлеб и воду!
– Высечешь – уйду в Нижний, – твердо ответил Олег. – Хватит, наорался. Сам рос, как сыр в масле, а меня в черном теле держишь. Я, што, от плотницкой работы когда отлынивал? Я, што, тебе помощником не был? А если к воеводе хожу ратную науку постигать, так енто заместо сна.
Мать охнула и присела у дальней стены.
– Ну в кого ты такой… – вдруг как-то грустно прошептал отец. – Я своему батюшке никогда не перечил…
– Так и я не перечю, коли по справедливости. Надо – скотину кормлю, надо – бревна тешу, надо – узоры вырезаю. Вона, – он выставил вперед ладони, – у кого из отроков в ентом селе такие мозоли? Да ни у кого, – сам и ответил. – А запрещать-позволять махать саблею – токмо твоя блажь.
– Ладно, – пробурчал батяня. – Ишшо наиграисси. Жрать захочешь, сразу о топоре вспомнишь. Кормит труд, а не забава. Дай каши сучонку, – крикнул он матери. – А я пойду до церквы пройдусь.
Поднялся из-за стола, еще раз метнул в сторону непутевого сына тяжелый взгляд и вышел, хлопнув дверью. Олежка вытер ладони о рубаху, маманя поставила перед ним глиняную миску с овсянкой, налила молоко. Ох, и вкуснятина! Так жевал, что за ушами трещало.
– Сынок, – опустилась мама на лавку рядом. – Не спорь с отцом. Ты же видишь, как он серчает. Ну не стать тебе ратником все равно. Земки расти не будут, это засека, чтоб на жизнь заработать, тебе по городам ходить придется. Отец здесь на жалованьи, а ты вырастешь да женишься – чем семью кормить будешь? Огородом? Пшеницу будешь сеять и жать? А тому, кто ремеслом владеет, все одно легше.
– Ратники тоже на жалованьи, – жуя, ответил сын.
– Эх, непутевая ты головушка. Ну, повзрослеешь, тогда и забудешь эти глупости. Ой, – маманя вдруг схватилась за живот.