Успешные тоже плачут, или Как я лечила головную боль, вызванную профессиональным выгоранием
Шрифт:
Глава 1. Шок
А вот год 2019-й был по-настоящему хорошим. Я много путешествовала по бизнесу и сама по себе, участвовала в выездных конференциях и круглых столах, встречалась с клиентами, инвесторами и бизнес-партнёрами, вовсю наслаждалась свободой и новыми горизонтами, открывавшимися на фоне того, что дети уже выросли, вылетели из родительского гнезда и начали жить самостоятельной жизнью.
Моя работа представлялась вожделенной, нужной и супер-интересной – штучной, если так можно выразиться. Вот именно, моя профессиональная роль была штучной: по пальцам одной руки можно было пересчитать компании такого же профиля, как и мой работодатель, и я, будучи высококлассным специалистом в своей узкой области, занимала в этой компании не последнее место.
Да, уже в том году я ощущала некоторую накопленную усталость, поскольку, несмотря на интенсивность и востребованность моей работы, в широком смысле я уже лет тринадцать занималась более или менее однообразной деятельностью, и потому чувство новизны было во многом утрачено. Но я не могла до конца распознать эту накопленную усталость и чётко идентифицировать ее этиологию.
Кроме того, мои почти ежемесячные отъезды за рубеж, бассейн в обеденный перерыв по рабочим дням, танцевальная студия и занятия китайским по выходным, прогулки в парке по вечерам, нечастые, но всегда заряженные положительными эмоциями встречи с друзьями и подругами и семейные посиделки, похоже, достаточно эффективно помогали мне снять рабочее напряжение и поддержать баланс между работой и личной жизнью.
Стоит ли говорить, что на описываемый мною момент я была бесконечно далека от любых прикладных вопросов медицины, во врачей в принципе не верила, как не допускала и мысли о том, что когда-либо в жизни заболею хоть чем-нибудь более серьезным, чем сопли или мозоль на пятке. Отличие, скажем, врача-невролога от врача-пульмонолога было для меня полной загадкой, разгадывать которую у меня не было ни необходимости, ни желания. И, казалось мне, эти необходимость и желание никогда не возникнут в будущем. Я питала веру в свой железный организм и непоколебимое здоровье, бездонную энергию и бесконечную работоспособность, мысленно даже иронизируя над своим всегдашним имиджем «зажигалочки», «ломовой лошади», «паровоза» – кто как это определял в моем окружении.
2020-й год налетел сонмом командировок, выездных тренингов и поездок в Альпы на горнолыжку. Путешествия сменялись с такой частотой, что в московскую квартиру порой приходилось заезжать только для того, чтобы переночевать и переменить чемодан. Я наслаждалась своей активностью и была на эмоциональном подъеме. Тем больнее было падение.
На конец марта 2020-го года была запланирована поездка в Мюнхен – посетить выставку Der Blau Reiter 1 да послушать в Мюнхенской филармонии симфонический оркестр под управлением Гергиева. Но внезапно мир накрыл коронавирус, сначала казавшийся далеким, «китайским», но быстро охвативший и Европу, а вслед за ней – Россию. Предстоящий полет в Мюнхен я отменила по собственной инициативе еще в начале марта, а к середине марта перелеты между странами в принципе были приостановлены. Москва погрузилась в оцепенение локдауна.
1
Der Blaue Reiter – Движение немецкого экспрессионистского искусства, основанное Василием Кандинским.
Первые два месяца коронавирусной эпохи – март и апрель 2020-го года – запомнились слабо. Специфика моей работы инвестиционного аналитика заключается в том, что именно в кризисные времена наступает пик рабочей нагрузки: сбор и анализ информации, построение и адаптация финансовых моделей, рабочие звонки, консультации, встречи (в описываемом случае – онлайн), подготовка и публикация отчетов и презентаций, комментарии для прессы. Домашний режим и ограничения в передвижении по городу позволяли еще глубже, чем когда бы то ни было, погрузиться в рабочий процесс, ведь альтернатив оставалось немного.
Приходилось работать по многу часов подряд, порой по 14-16 часов в сутки, а тот факт, что я работала в международной компании и контактировала с инвесторами и коллегами по всему миру, фактически переводил мой рабочий график в режим нон-стоп: скажем, утром я должна была общаться с коллегами из Азиатско-Тихоокеанского региона, вечером наступал на пятки московскому времени Лондон, а следом и Нью-Йорк.
Пожалуй, я даже получала удовольствие от сознания своей профессиональной востребованности и «центральности» для ряда ключевых задач: все равно, кроме работы, дома делать было нечего. Рабочая история представлялась «пожаром наивысшей степени сложности», гасить который было почетно. «Большая журналистская удача, блин», – как пробормотал один обозреватель во время «живого» репортажа о запуске ракеты, которая не взлетела и взорвалась прямо в прямом эфире. Ну то есть, теоретически говоря, из наступившего кризиса необходимо было выжать все возможное для своей карьеры и репутации. Вот я и выжимала, и, в общем-то, с успехом, неподдельным интересом и даже с энтузиазмом.
Тут самое время упомянуть, что в своей московской квартире я жила одна. Так сложилось, что мой муж уже в течение продолжительного времени жил за городом, поскольку оттуда ему было быстрее добираться до работы, и мы – в нормальное, допандемийное время – просто регулярно ездили друг к другу в гости. Старший сын и две дочери-студентки, как я уже упомянула ранее, незадолго до описываемых событий начали пробовать жить отдельно. Казалось бы, идеальная ситуация для пережидания конца пандемии. Ведь не на пустом же месте появились многочисленные мемы и правдивые истории о том, как чрезмерная концентрация членов семьи в одной отдельно взятой квартире в период локдауна приводила чуть ли не к разводам. Да что там – страдали даже домашние животные! Кроме собачек, которые стали гораздо чаще гулять на свежем воздухе. Однако, как можно будет увидеть далее из моего рассказа, со мной эта вожделенная высокая обеспеченность нашей семьи жилплощадью сыграла злую шутку. Но обо всем по порядку.
Итак, я была полностью предоставлена самой себе и своей интересной, всепоглощающей, престижной и «штучной» работе. Это был, конечно, не первый финансовый кризис, который мы с коллегами переживали, «пережевывали», «перерабатывали» в сценарии и экономические прогнозы. Но пандемия казалась действительно чем-то другим, «черный лебедь» из «черных лебедей», и сознание исключительности происходящих событий добавляло сил и эмоций. И забирало силы и эмоции тоже.
В первый раз мы выдохнули к майским праздникам. Локдаун продолжался, но незыблемая «святость» майских выходных укрыла под своей сенью всех сотрудников московского филиала. Нормальные люди поехали на дачу. А излишне ответственные и осторожные – вроде меня – остались в своих квартирах, не желая «кучковаться» с пожилыми членами своих семей и тем самым принести им невиданную ранее «заразу». Первые пару дней мая я отсыпалась, потом – почему-то опять отсыпалась. Мне казалось, что моя общая слабость объяснима, учитывая нагрузку двух предыдущих месяцев. К 6-му мая я почувствовала себя хуже, померила температуру: 37,5, а по ощущениям – все 39 градусов. Я заболела коронавирусом.
Изолированная в своей квартире, слабо разбирающаяся в медицинских вопросах, я вынуждена была переживать свою болезнь в одиночестве, попутно поглощая из интернета всю возможную (зачастую категорически негативную и нарочно нагнетаемую) информацию о коронавирусе.
Внезапно выяснилось, что у меня нет и, вероятно, никогда не было полиса обязательного медицинского страхования (ОМС), поскольку все предыдущие более двадцати лет я пользовалась лишь услугами добровольного медицинского страхования, которое исправно предоставлялось моими работодателями. То есть для государственной медицинской машины (а именно она, и только она, занималась мониторингом и лечением этой невиданной ранее болезни) меня просто не существовало. Государственные многофункциональные центры (МФЦ), где можно было – впрочем, с существенной задержкой по времени – получить полис ОМС, работали по записи, но и записаться к ним я не могла, поскольку была больна и должна была оставаться в изоляции. Негатив, казалось бы, наслаивался на негатив.
Шла первая волна коронавируса в России, наиболее масштабно проявившаяся именно в Москве. Ресурсов у медиков остро не хватало. ПЦР-тест мне удалось сделать платно (положительный), а лечиться по описанным выше причинам какое-то время пришлось самостоятельно, пока путем жалобы в столичный Департамент здравоохранения (сработавшей неожиданно быстро и эффективно) мне не удалось, наконец, обратить на себя хоть какую-то толику внимания государственной поликлиники.
Врачи начали время от времени меня посещать, и хотя их инструкции и рекомендации по приему медикаментов были противоречивыми (включая весь мыслимый ассортимент от чая с малиной и до противомолярийного гидроксихлорохина и противоспидной калетры – «Я вам дам это лекарство, оно очень дорогое, только вы его, пожалуйста, не вздумайте принимать: мне просто списать его надо»), формальная забота государственных эскулапов была совсем не лишней, поскольку я «заработала» 25-процентное поражение лёгких, затрудненное дыхание и прочая и прочая.