Уссурийская метелица
Шрифт:
Понемногу успокоившись, расселись вокруг стола, притихли. Никто не приступал к еде. Ждали хозяина. Он же, о чём-то балабоня с лошадью, с собакой во дворе, чего-то медлил, нагоняя и без того разыгравшийся аппетит после нервных переживаний. И даже Морёнов и Бабенков, лежащие на печи под тулупами, вожделенно взглатывали слюнки. Дразнили домашние запахи и дурманящий дух самогона. Искушение нарастало.
Морёнов наблюдал за хозяйкой. Женщин-китаянок он ещё не видел в русских семьях, на хозяйстве, полагал, что у них всё не так, не "по-русски". Однако приходил к мнению, ничего особенного: в тех же семейных традициях, с тем
Может быть, это чувство возникло оттого, что соскучился по семейному уюту, по дому, по матери…
И ещё. Это касалось уже жилища: в нём не было ничего такого, что бы назойливо бросалось в глаза и напоминало посетителю о том, что это дом китайки, с многочисленными в нём статуэтками, бумажными дракончиками, шкатулками, исполненными под буддийские храмы, и прочие памятные вещицы. Возможно там, внутри дома, в горнице и есть что-то, но в прихожей, совмещенной с кухней, нет.
Лишь одна, пожалуй, особенность была, и то она касалась обоих жителей дома, как бы подчеркивая их инородность и в то же время их духовную общность – это два портрета: Сталина и Мао Дзе-дуна. Они висели на одной стене, между двумя окнами и в рамочках, самодельных, покрашенные в белую краску. Икон и прочих религиозных предметов не было, в отличие от русских деревенских домов.
Наконец, дед вкатился в дом вместе с морозными клубами.
– Во! Во, красота! Мороз-то, однако, крепчает, а? – говорил он, словно продолжал разговор, начатый ещё с домашними животными на дворе.
Дед снял с себя старую солдатскую шапку, нахлобучил её на деревянный штырь, вбитый в бревно на стене и служивший вместо вешалки. Сдернул с себя полушубок.
– Если так будет морозить, то нам с тобой, Уссуриюшка, дровишек-то не хватит, хе-хе-хе, – чему-то хохотнул. – Пойдём по сугробам тепло добывать, изгороди разбирать.
– Хозяин, не волнуйтесь, – сказал майор. – Дрова вам будут.
Майор Романов поднялся с лавки и прошёл к телефонному аппарату, чёрному, тяжелому, стоящему на комоде. Снял трубку и стал набирать номер.
По-мужски он был красив, лет сорока пяти, строен, среднего роста, однако, сухощавость и желтизна, наблюдательному человеку выдавали его недуг, который лет пятнадцать назад лёг поперёк его дороги в академию: для учебы язва желудка не пригодна, для службы – в самый раз. Притом в таких местах, где для неё самые благоприятные условия, вдали от поликлиник, больниц и санаториев.
Правда, тут судьба его пощадила – послала в жены терапевта. Благодаря такому счастливому совпадению, бывший курсант Алма-атинского высшего пограничного училища смог дослужиться до майора и не быть комиссованным. А бывшей студентке – не потерять квалификацию, имея при себе постоянного пациента (да ещё десятка три-четыре, а то и шесть, военнослужащих на заставах, куда заносила служба её благоверного). Теперь по прибытии пострадавших солдат на заставу ей, похоже, придётся продолжить практику и, как всегда благотворительно – больные на заставах не предусматривались, следовательно, и врачи. Все солдаты из стекла и металла.
– Дежурный по заставе, старший сержант Пелевин у аппарата, – услышал майор знакомый голос.
– Это майор Романов, Пелевин.
– Слушаю вас, товарищ майор.
– Киняпин уехал?
– Так точно, товарищ майор.
– Пелевин, вы не торопитесь с ответом. Пошлите кого-нибудь в гараж. Если Киняпин ещё не уехал, нагрузите в машину дрова и как можно больше.
– Слушаю. Товарищ майор, тут ваша жена.
– Дайте ей трубку. И пока я буду с ней разговаривать, выполняйте приказание.
– Есть! – ответил старший сержант, и в трубке послышался встревоженный голос жены.
– Юра, что случилось? Мне позвонил дежурный. Передал твою просьбу.
– Да, Валюша, приготовь всё необходимое. Похоже, будет тебе работа.
– Так что случилось?
– Машина под лед провалилась. Двое вымокли, одному ногу повредило. Ну и мне немножко досталось, – и, упреждая её возрастающее беспокойство, добавил: – Сильно не волнуйся. Но будь готова. Мы скоро.
Майор положил трубку.
Сидевшие вокруг стола солдаты одобрительно заулыбались, выражая удовлетворение действиям командира.
Щукарь же стоял посередине кухни и прихлопывал руками по бёдрам. Твердил растроганно:
– Товарищ маёр… Ах, товарищ маёр… Да как же… Да надо же ж… Я ж не думал, с языка скатилось…
– Ну, так не говори им много. Пригласай гостя к столу, пожалиста, – перебила его жена мягко.
– Ай, да! Чего ж это вы, товарищ маёр? Проходите, проходите. Садитесь к столику. Уссуриечка, где там-ка стопки да стаканчики? – засуетился дед, направляясь к висевшему на стене ящику, служившим посудным шкафчиком. – Вот те, Господи, людей ненароком обеспокоил. Вот надо ж, а? – приговаривал в явном смущении, отодвигая шторки и снимая с полочек всё, из чего можно пить: стаканы, стопки, фарфоровые кружечки тонкой китайской работы, и накладывал себе на руку, согнутую в локте.
Хозяйка вытряхнула из чугуна сваренную картошку в большую эмалированную миску и поставила её на средину стола. Поскольку на такое количество едоков посуды не хватало – тарелок и блюдец, – она сказала, извиняясь:
– Простите, пожалиста. Кому вилок не хватает, кушайте прямо с миски рукой.
Дед, разливая самогон по разнокалиберным емкостям, поддакивал жене:
– Картошечка, капусточка, огурчики, балычок, икорочка. А вот, по солдатским, по сто грамм… – Первый стакан подал майору. – Это вам, товарищ маёр. Отведайте! Эта на медку настойка. Пользительная, очень…
Следом за стаканом майора, он стал расставлять посуду с содержимым перед солдатами. Те, молча, следили за его действиями и украдкой посматривали на командира, подкашливали, взглатывая слюнки.
Старик налил себе и жене, которая тоже присела за уголок стола, скромно, поодаль.
Бабенков заворочался, обиженно засопел, потом дважды кашлянул, как бы напоминая присутствующим о своём существовании. Шепнул Юрию:
– А мы с тобой пролетаем, как фанера над Парижем.
Юрия начинал охватывать озноб. Он, как только пришли Потапов, Триполи, зарылся под шубы и был в полусонном забытьи, следил за происходящим слабо. Но заметил: