Утеха падали
Шрифт:
Шейла сидела не шевелясь. Мысли ее метались, но она никак не могла придумать, что сказать. Ей ужасно хотелось послать этого коротышку-тролля к черту, но слова не шли с языка, и она так и сидела молча на краю бурлящего бассейна. Все ее будущее зависело от следующих нескольких минут, но в голове была полная путаница.
Хэрод вылез из воды и прошлепал к бару, устроенному среди папоротников. Он налил себе высокий бокал грейпфрутового сока и оглянулся на Шейлу.
– Хочешь чего-нибудь, детка? Тут у меня все есть. Даже гавайский пунш, если ты сегодня настроена на особо мормонский лад.
Шейла покачала головой.
Продюсер
– Ну ладно. Поговорим про «Торговца рабынями», или как там он будет называться в конце концов.
– Я не думаю, что нас заинтересует...
– Ты получишь четыреста тысяч сразу, – сказал Хэрод, – плюс процент дохода от картины, но от него ты вряд ли что увидишь, если учесть привычки нашей бухгалтерии. Самое главное, что ты на этом заработаешь, – это имя. С этим именем тебя возьмет любая студия в Голливуде. Фильм будет потрясный, поверь мне, детка. Я нюхом чую кассовый фильм, уже после первого черновика развернутого плана. Тут пахнет большими деньгами.
– Боюсь, мне это не подойдет, мистер Хэрод. Мистер Борден сказал, что если меня не заинтересует первое предложение, мы могли бы...
– Съемки начинаются в марте, – перебил Хэрод. Он сделал большой глоток и закрыл глаза. – Шуберт говорит, что они займут недель двенадцать, так что надо рассчитывать на двадцать. Натурные съемки будут в Алжире, Испании, несколько дней в Египте, потом еще недели три в студии Пайнвуд – дворцовые сцены и прочее.
Шейла встала. Капельки воды блестели на ее икрах. Она уперла руки в бока и яростно уставилась на безобразного коротышку в бассейне. Хэрод лежал, не открывая глаз.
– Вы меня не слушаете, мистер Хэрод, – резко бросила она. – Я сказала «нет». Я не стану играть в вашем фильме. Ведь я даже не видела сценария. Так что можете взять своего «Торговца рабынями», или как там его, и... и...
– И засунуть себе в жопу? – Хэрод открыл глаза. Это было похоже на то, как если бы проснулась ящерица. Вода пузырилась на его покрытой шерстью груди.
– До свидания, мистер Хэрод. – Шейла резко отвернулась и направилась к выходу. Она успела сделать три шага, когда Хэрод окликнул ее:
– Боишься постельных сцен, детка?
Она остановилась было, потом пошла дальше.
– Боишься постельных сцен, – повторил Хэрод, только на сей раз уже без вопросительной интонации.
Шейла дошла уже до двери, но остановилась и, крепко сжав кулаки, повернулась к нему.
– Я еще не видела сценария! – Голос ее прервался, и, к собственному изумлению, она чуть не расплакалась.
– Конечно, там есть постельные сцены, – продолжал Хэрод, как будто она не сказала ни слова. – Там есть эпизод, от которого все сопляки в зале уписаются. Можно, конечно, использовать дублершу... Можно, но не нужно. Ты сама с этим справишься, крошка.
Шейла мотнула головой. В ней закипала ярость, которую невозможно было выразить словами. Она повернулась и, как слепая, потянулась к ручке двери.
– Стой – Тони Хэрод сказал это тихим, еле слышным голосом, но он подействовал на нее сильнее, чем крик. Она остановилась как вкопанная. Казалось, ее шею стискивают холодные пальцы.
– Подойди сюда.
Шейла молча повиновалась. Хэрод лежал в воде, скрестив на груди руки с длиннющими пальцами-щупальцами. Глаза его, влажные, с тяжелыми веками, были почти закрыты – ленивый взгляд крокодила. Какая-то часть сознания Шейлы в панике дико сопротивлялась, а другая просто наблюдала за всем происходящим с возрастающим интересом.
– Сядь.
Она села на край бассейна в метре от него, опустив свои длинные ноги в воду. Белая пена покрыла ее загорелые бедра. Казалось, ее собственное тело было очень далеко от нее и она смотрела на себя как бы со стороны.
– Так вот я и говорю, ты сама с этим справишься, детка. Все мы немного эксгибиционисты, а тут тебе еще заплатят целое состояние – за то, что тебе и без того хотелось бы делать.
Словно преодолевая какой-то жуткий ступор, Шейла подняла голову и взглянула в упор на Тони Хэрода. В пятнистом свете оранжереи зрачки его глаз открылись так широко, что казались черными дырками на бледном лице.
– Вот как сейчас, – тихо, очень тихо сказал Хэрод. Возможно, он вообще ничего не говорил. Слова будто сами проскользнули в мозг Шейлы, как холодные монеты, опускающиеся в темную воду. – Здесь ведь тепло. Зачем тебе этот купальник? Совершенно не нужен.
Шейла смотрела на него широко раскрытыми глазами. Где-то далеко-далеко, в конце туннеля, она видела себя маленькой девочкой, готовой расплакаться. Она в изумлении наблюдала, как ее рука поднимается и скользит под купальник. Шейла слегка потянула материю книзу, и край купальника врезался в выпуклость ее груди. Она снова потянула, на этот раз справа. Ткань вдавилась в грудь над самым соском. На коже видна была тонкая красная полоска от резинки. Она взглянула на Тони Хэрода.
Тот почти незаметно улыбнулся и кивнул. Как будто получив разрешение, Шейла резко сдернула купальник. Груди ее мягко колыхнулись, когда с них соскользнула оранжевая ткань. Нежная кожа была изумительно белой, только кое-где виднелись мелкие веснушки. Соски быстро набухли и выпрямились от прохладного воздуха. Их окружали очень большие и ярко-коричневые ореолы с несколькими черными волосками по краям; Шейла считала, что это очень красиво, и никогда не выдергивала их. Об этом никто не знал. Она никому не разрешала фотографировать свою грудь, даже Эдвону.
Лицо Хэрода теперь виделось ей просто бледным пятном. Комната, казалось, накренилась и стала вращаться вокруг нее. Гул машины, вспенивающей воду бассейна, усилился и звоном отдавался в ушах, и тут Шейла почувствовала, как в ней что-то шевельнулось. Ее стала наполнять какая-то приятная теплота. Появилось ощущение, будто чья-то рука нежно ласкает ее между ног. Она резко вздохнула, почти вскрикнула; спина ее невольно выгнулась.
– Тут правда очень тепло, – сказал Тони Хэрод. Шейла провела руками по лицу, коснулась век с чувством, похожим на изумление, потом погладила ладонями шею, ключицы и остановилась, когда пальцы прижались к груди, где начиналась белая полоска. Она чувствовала, как в артерии на шее бьется пульс, словно испуганная птица в клетке. Потом ее руки скользнули еще ниже, спина снова выгнулась, когда ладони коснулись сосков, ставших болезненно чувствительными; она подняла груди, как учил ее доктор Кеммерер, когда ей было четырнадцать, но сейчас она не осматривала их, а только сжала, сжала еще сильнее, и ей захотелось взвизгнуть от наслаждения.