Утопия
Шрифт:
— Она спит, — сказал мальчик. — А милиция уже едет. Никуда не надо звонить.
Некоторое время Ким разглядывал клавиатуру, пытаясь вспомнить свой собственный домашний номер.
— Кто спит? — спросил он наконец.
— Арина Анатольевна, — мальчик смотрел спокойно и отвечал просто.
— Спасибо, — сказал Ким, возвращая трубку.
— Не за что.
— Нет… Спасибо, если бы не ты…
— Я понял, — мальчик улыбнулся.
Ким посмотрел на то, что недавно было его машиной. Зачем-то пошарил по
— Как ты здесь?.. — удивленно спросил Ким.
Мальчик пожал плечами:
— Да так… вот.
— Мотоцикл?.. Велик?.. Ты ведь сын Евгении Яковлевны, нет?
— Нет, — мальчик вздохнул.
— А чей? Прости, я даже не спросил, как тебя зовут…
В этот момент из-за близкого горизонта вынырнули две пары фар и сине-белая мигалка.
Арина спала. У изголовья горел ночник — Аринина дизайнерская работа; задержав дыхание, Ким прикрыл дверь, жестом пригласил спасителя на кухню.
Упираясь пяткой в носок, мальчик стянул с ног мокрые ботинки.
— Чай будешь? — шепотом спросил Ким. — Кофе? Может быть… коньяк?
— Чай, — сказал мальчик, подумав. — Можно вымыть руки?
Через пятнадцать минут они сидели, разделенные клеенчатым красным столом, и на чистых клетках стояли, будто шахматные фигуры, две чашки без блюдец и два блюдца с неровно нарезанным сыром.
Ким смотрел на чашки, видел нежный парок, поднимающийся над палевой чайной поверхностью, и ни о чем не думал. Вернее, думал ни о чем.
— Это важно? — спросил его гость.
— Что? — Ким поднял голову.
— То, что случилось, важно? — спросил мальчик.
— Да, — подумав, сказал Ким. — Если бы не ты, я сгорел бы заживо.
— Вы будете жить до глубокой старости, — сказал мальчик.
— Да, — снова согласился Ким. — Есть такая примета.
— И ваши пациенты будут жить до глубокой старости, — мальчик заглянул в свою чашку.
Ким подумал, что за несколько прошедших недель он мог бы и привыкнуть к ощущению нереальности происходящего. Точнее, к новой реальности, где обреченные выживают, зато здоровых, уверенных в себе людей поджидает бензиновый костер на ровном месте…
Впрочем, костер его так и не дождался, и этого достаточно, чтобы вздохнуть с облегчением.
Мальчик пил чай как ни в чем не бывало. За его спиной уверенно и резко тикали часы в виде лунного диска: часы тоже были Арининой работой, год назад она купила в хозяйственном магазине самый простой механизм с пластмассовой тарелкой-циферблатом, тарелку сняла, а новый циферблат вылепила сама, сверяясь с увеличенными фотографиями Луны. Синеватые тени оранжевых кратеров были данью Арининой фантазии; на месте цифры «девять» имелся черный силуэт нетопыря.
— У меня к вам разговор, Ким Андреевич, — сказал мальчик.
Место в больнице для какого-нибудь родственника? Деньги? Семейные проблемы?
— Я слушаю, — сказал Ким.
— Вы помните двадцать девятое февраля?
Ким ожидал чего угодно. Вернее, не знал, чего и ждать.
Двадцать девятое февраля…
— Помню, — сказал Ким.
(…Больная посмотрела на него удивленно. «Кажется, я слышу голоса, — пробормотала она. — Как вы думаете, Ким Андреевич, это к лучшему?» — «Голоса?» — переспросил в свою очередь удивленный Ким, в тот же момент внутри его головы, в области затылка, послышалось ясно различимое: «Ким! Не бойся! Я говорю с тобой!..»)
Ким содрогнулся, вспоминая ту нехорошую среду. Он сразу подумал о наркотике, подсыпанном в вентиляционную шахту; у всех собравшихся в ординаторской была сходная версия, все были почти спокойны, все владели собой и даже шутили — пока не прибежала сестра, смотревшая в холле телевизор…
— Конечно, я помню, — медленно повторил Ким.
— Прошло два года, — сказал мальчик. — Что же это было?
— Испытание психотропного вещества. — Ким с новым интересом рассматривал гостя. — Или космический катаклизм, вызывающий массовое помутнение рассудка…
— Вы в это верите? — мальчик тонко, по-взрослому, улыбнулся.
— Нет. — Ким не знал, как с ним говорить. Не мог найти верного тона.
— А в то, что диагноз Прохорова Виктора Антоновича от четырнадцатого февраля был ошибочный?
В словах гостя была некая ненормальная точность; к историям болезни, хранившимся в сейфе, никакие мальчики допущены не были. Ребенок Прохорова?
— Ким Андреевич, вы действительно ошиблись в диагнозе? — снова спросил мальчик, глядя Киму в глаза.
— Нет, — сказал Ким.
На кухне сделалось тихо. Снаружи скреблись, ворковали, топтались по жестяному козырьку нахальные дворовые голуби.
«Все всё знают, — подумал Ким. — Только верят по-разному: кто в новую методику, кто в святое благословение, кто в летающую тарелку…»
— Они просто раздумали умирать, — признался он со вздохом. — Я не готов объяснять тебе, почему так случилось.
— Я и не прошу объяснять, — мальчик снова улыбнулся. — Наоборот… я хотел бы сам. Если позволите.
— Объяснить? — Ким не хотел, чтобы в голосе его прорвалась насмешка. Но она все-таки прорвалась.
Мальчик не обиделся:
— У вас ведь объяснений нет? Почему бы не выслушать мою версию того, что случилось в вашей больнице? И заодно того, что случилось двадцать девятого февраля. И того, кстати, что случилось сегодня с вами…
«Стресс, — подумал Ким. — Возможно, приключение с горящей машиной подранило меня куда сильнее, чем кажется…»
Скормить ему легонький транквилизатор?