Утреннее шоссе
Шрифт:
В тишине из неплотно закрученного крана тюкала вода. Потом заурчал холодильник. Значит, он все же не выключил холодильник перед отъездом. Поторопился. А куда?! Вот и приехал Антон Григорьевич Клямин. На круги своя, как говорится. Как был одиноким псом, так и остался. Перед отсидкой за грехи чужие. Конечно, не только за чужие. Клямин это понимал. Но, во-первых, рядом с Серафимом он выглядел ангелом. Во-вторых, если он и имел какую-то выгоду, то это были всего ошметки от доходов Серафима… Клямин перевернулся на живот, ткнулся носом в подушку и снова издал короткий дикий рык. В радужных кругах, возникающих перед его глазами, рисовалось лицо Натальи. Круги цеплялись один за другой, раздувались, подобно мыльным пузырям, и в каждом
Перенеся телефон к себе, Клямин поднял трубку. Он медленно прокрутил диск. Тотчас донесся чуть искаженный голос Леры. Услышав Клямина, она обрадовалась:
– Ты? Слава богу… Звоню, звоню – никого. Думала, загремел уже, а ты – вот он. Или оттуда звонишь?
– Нет. Я дома, – проговорил Клямин.
– Голос у тебя какой-то… Все плохо, да?
– Очень плохо, Лера.
Лера, видимо, была озадачена. Он редко признавался ей в своих неприятностях…
– Что же делать, Антон, – мягко проговорила она. – Так уж все складывается…
– Наталья погибла, – сказал Клямин.
Ему показалось, будто Лера положила трубку. Потом он сообразил, что нет сигнала отбоя…
– Алло! – крикнул Клямин.
– Да, я здесь, – прошуршало в трубке. – Не молчи, я слушаю тебя.
– Погибла. Нет ее… Несчастный случай, понимаешь. Наезд.
– Говори, не молчи.
– Я не молчу, Лера… Где-то у пляжа… Ко мне приходил ее отчим. Понимаешь? – В трубке слышались тихие шорохи, легкий треск. – Вот какие дела, Лера…
Не в силах больше сдержать себя, Клямин бросил трубку на рычаг и откинул голову.
Он плакал. Он всхлипывал, втягивая воздух открытым ртом… Люстра плавала в ореоле смазанного света лампочек подобно яркому пятну. Потолок казался куском раскаленной белой жести – он излучал жар. Клямин повернулся на бок и ощутил языком морской привкус слез…
Непонятно – спал он или провалился в дремоту. Сознание его растормошил звонок телефона. Неверной рукой Клямин дотянулся до аппарата, снял трубку.
– Антон! – говорила Лера. – Из-за меня все это, из-за меня, Антон. Я рассказала Наталье о Серафиме, о ваших отношениях. Я познакомилась с Натальей до того, как узнала, что она твоя дочь. Понимаешь? Так случилось…
Сознание Клямина крепло, хоть он и слушал Леру в той же расслабленной позе. Лишь пальцы руки, держа трубку, впились ногтями в ладонь. Он жадно вгонял в себя каждую ее фразу, прочно, словно навсегда.
– Я думала, Антон, надо ли мне признаться, раз все уже произошло. И решила – надо. Жить, как крыса в норе, не могу и не хочу… Четыре дня назад Наташа мне позвонила. Сказала, что виделась с Серафимом. Пригрозила ему, чтобы тот оставил тебя в покое… Потом ей позвонил какой-то мужчина и сказал, что может отвезти ее к тебе, повидаться. Назначил ей свидание на Южном шоссе, у пляжа. Я хотела поехать с ней, Антон. Но она заупрямилась. Она ревновала меня к тебе – так мне кажется… Обещала позвонить. И пропала. Я решила, что она уехала к себе, билет был куплен. Ждала ее письма… Вот и все, Антон…
– Зачем ты так себя вела? – через долгую тяжелую паузу проговорил Клямин.
– Ради тебя, Антон, – тихо ответила Лера.
– Вот еще! – Клямин старался подавить злобу.
– Ты должен был знать, что тебя ждут. Понимаешь? Год, два, пять. Ждут! Чтобы ты там держался, Антон… И она бы ждала, я знаю. Она была такой же одинокой, как и ты.
Во сне он стонал, вскидывался и, ослепленный светом
Под утро его разбудил шум первого трамвая. Клямин поднял руку с часами к глазам. Половина шестого. Он поднялся, с досадой вспомнил об оставленных в машине комнатных туфлях, в носках прошел в ванную комнату, приблизился к зеркалу и принялся рассматривать свое лицо. Припухлые от дурного сна глаза казались одинаковыми. Щетина упрямо пробивалась сквозь кожу, особенно густо засеяв широкий подбородок. Он включил бритву и долго, тщательно водил ею по лицу, пока не добился идеального результата. Повернул кран с красной нашлепкой. По утрам горячая вода сразу не появлялась. Надо было переждать, спустить остывшую за ночь воду…
Возвратясь в комнату, Клямин принялся расставлять по местам разбросанные вещи. Его удивил кавардак, который царил повсюду. Все удивляло, словно он впервые сюда попал. Раздражение вызывали визитные карточки: они проскальзывали между пальцами – никак не ухватить. Клямин не сразу сообразил, куда их сунуть. Рассердясь, он пихнул карточки в карман куртки, надеясь на улице выбросить…
К тому времени пошла горячая вода.
Он перемыл посуду, сваленную в раковину. Остатки еды на фаянсе засохли, и не так-то легко было довести тарелки до привычного блеска, а Клямин терпеть не мог нечистой посуды.
Включив газ, он поставил чайник. На завтрак он решил сделать яичницу с колбасой.
Стоя под прозрачным колпаком из быстрых горячих струй душа, Клямин прислушивался к стуку сердца. Он приложил ладонь к груди и ощутил ровные, тихие толчки. «Что же ты не болишь-то? – говорил он вслух. – Столько вокруг меня наворочено, а ты не болишь… Ты ведь болеть должно, имеешь право, а не болишь. Прошлый раз – помнишь, как ты меня напугало? Что же ты сейчас успокоилось? Или теперь ты уже не мое? Принадлежишь другому человеку, хотя и остаешься в моей оболочке, да? Разочаровалось во мне? Думаешь, что я только хулиган, подлец, сорвиголова и что нет у меня совести, да? Зачем же?! Кто, если не ты, знает меня до конца? Слабый человек, верно… Помнишь отца Андрея, священника из Терновки? Он сказал, что слабый по натуре человек легче живет. Не прав батюшка. Может, он и живет легче, зато труднее расплачивается за все, это точно… И еще самое ужасное – я почти не вспоминаю о ней, о своей дочери. Ты замечаешь? Не скажу, что заставляю себя не думать о ней, нет, просто не вспоминаю. Вот странная штука, да? Видно, я действительно совсем пропащий человек. А может быть, я живу уже в каком-то ином мире, а? Где все мне до фени хромой, а? – Клямин высунул голову из окутанного паром колпака и прислушался. – Звонят вроде… Пришли, значит. Не могли повременить, пока я приведу себя в порядок. Там хрен дождешься завтрака. Хлеба с водой разве что дадут, пока на довольствие не зачислят…»
Спокойно, неторопливо Клямин прикрутил кран, отряхнулся, набросил на мокрое тело халат и зашлепал к двери.
Звонок звонил не переставая.
«Не терпится им, не терпится». Клямин подошел к двери и крикнул:
– Женщина есть среди вас?
– Какие женщины, гад?! – донесся хриплый голос плешивого Ефрема. – Совсем свихнулся на этом деле?
Клямин открыл дверь.
– Тю, – сказал он разочарованно. – Думал, за мной пришли, а я голый.
– За тобой и пришел, – проговорил Ефрем. – Забыл, что ли? Сам хотел с хозяином повстречаться.
– Ах да… Ну проходи, Плешивый. Что, дождь идет?
Ефрем вошел в прихожую, сбросил мокрый плащ. Коренастый и крепкий, он был похож на бетонную уличную тумбу.
– Испугал ты меня: думал – опять сбежал… Здорово!
– Проходи, располагайся, я пойду оботрусь.
Оставляя на паркете влажные следы, Клямин прошлепал в ванную.
– Жрать будешь, Плешивый? – крикнул он, обтираясь мохнатой простыней.
– Буду! – крикнул в ответ Ефрем. – А что есть?
– Найдем. Я тебе яичницу могу сварганить. Из пяти яиц.