Утренний дом
Шрифт:
Женька продолжила ощипывать неподдающийся ковёр мокричника.
– Тебя Женя зовут? Я Виталик…
Она в недоумении подняла глаза. Но из дома вышел отчим и мужчина, пожелав удачи, поспешил к веранде.
– Хорошая у тебя дочка, помощница! – нарочно громко обратился Виталик к Михаилу.
Женька не стала слушать, что ответит отчим, отряхнула руки и пошла за ведром, чтобы сразу в него траву бросать.
Когда она закончила прополку капусты, во дворе уже никого не было. Девочка бессильно села на лавочку напротив крылечка, и, откинувшись на спинку, подняла голову.
– Хозя-а-а-айка-а-а! – трубно позвал кто-то Женьку.
Девочка вздрогнула от неожиданности, но тут же расхохоталась, увидев навалившегося на кособокую калитку Сёму и сидящую на его шее Катюшку.
– Хозяка! – повторяя, радостно пропищала его сестрёнка. – Купи лыбу!
– Да, купи «лыбу», хозяка! – согласился с ней Сёма и, приподняв полинялый пакет, встряхнул его.
– Ну не знаю… Залетайте, я подумаю, – подыграла гостям Женька.
Сёма опустил сестрёнку на землю и отворил калитку. Катюшка с весёлым писком бросилась к лавочке.
– Привет, Котя! – подхватила её Женька. – Как торговля?
Сёма мрачно махнул рукой и сел рядом с девочками.
– Полола?
– Ну. Трава дурит одна! – раздражённо бросила Женька.
– Женя, купи лыбу? – не унималась Катюшка.
– Давай я в следующий раз возьму, хорошо?
– Нет, давай сегодня! А то лыбы обидятся!
– Я ей обещал чупа-чупс, если всю «лыбу» продадим, – объяснил шёпотом Сёма. – Денег нет? Мы можем в долг оставить…
– Не надо, – покачала головой Женька. – Я не буду для этих готовить. Обойдутся!
– Праздники затянулись? – понимающе спросил Сёма.
– Угу. Поскорей бы уже закончились. Как бабушка уехала, не просыхают. Я так и знала, что так будет! Хорошо хоть к школе всё есть! А то было бы, как в прошлом году.
– М-м-м. Слушай, я дядю Мишу с мужиком каким-то видел. Это кто?
– Без понятия, – раздражённо бросила Женька и тут же припомнила: – Очкастый? Да, придурок какой-то.
– Я думал, может, кто-то в гости к вам приехал.
– Ага, очередные алкаши или зэки. Кто к нам ещё приедет?
Сёма пожал плечами.
– Думал, родственники.
– Никто, кроме бабушки, к нам не приедет. А её не жди раньше следующего лета. Вы зайдите к бабе Нюре, может, ей «лыба» нужна.
– Ну ладно, попытаем счастья, – бодро улыбнулся Сёма, беря Катюшку за руку. – За коровами вместе пойдём?
– Как всегда, – ответила Женя, провожаю друзей до калитки.
Вечером под моросящим липким дождём Женя встретила из табуна коров. Когда она вернулась домой, то обнаружила на кухне за весёлым застольем отчима и Виталика.
– Женечка, мы тут тихонько посидим, – подмигивая, как своей, попросил последний.
Она молча прошла в дальнюю спальню. Там в тошнотворно-едкой мути на панцирной кровати, раскинув ноги и руки, спала мать. А на второй, плотно придвинутой к ней койке, кучей громоздилась грязная одежда и одеяло.
– Понятно, – Женька стиснула зубы.
Ей снова пришлось обратиться к соседке. Баба Нюра никогда не отказывала и даже с удовольствием учила Женьку доить коров. Только делала старушка всё очень медленно. Долго гладила корову, приговаривая ласковые слова, угощала яблоком и лишь потом садилась на скамеечку. Она всегда терпеливо объясняла Женьке, что спешка корове вредит, растолковывала, почему нужно омыть вымя и сдоить первые струйки, почему важно забрать всё молоко, не оставив ни капли. За полупустое ведро баба Нюра не ругала Женьку, сама бралась доделать работу, знала, что и тут нужна своя сила.
Так и в этот раз соседка сперва обласкала и неспешно подоила свою Зорьку, затем управилась с поросятами, и лишь потом пришла на выручку Женьке. Провозились с коровами до самой темноты. Оставив вспотевшую девочку с двумя ведрами парного молока на крылечке веранды, баба Нюра, отгоняя назойливых комаров, в густых сумерках засеменила домой.
Едва Женька переступила порог, как до неё из глубины долетели крики и брань. Девочка разулась и понесла одно ведро на кухню. Ругались там. Отчим с красными, залитыми злобой глазами, по-гусиному вытягивал шею в сторону матери и кричал на неё. Она уничижительно посмеивалась над ним, отвечая что-то едкое. Виталик тихо сидел в углу у печной стены и не вмешивался. Когда в комнате появилась Женька, он уставился на неё.
Стараясь не слушать родителей, она стиснула зубы и под тяжёлым взглядом Виталика поставила ведро на боковой стол. Когда она потянулась за марлей и трёхлитровой банкой, раздался хлёсткий шлепок. Женька обернула и посмотрела на мать. Та от удара слетела с табуретки. Прикрыв ладонями лицо и пьяно ругаясь, она заплакала.
– Ты!.. – задыхалась Женька, глядя на отчима, она не находила слов. – Ты!.. Не трогай её!
– Ты на кого пасть разинула?! Сопля! – выпучил глаза отчим.
– Ты урод! – не помня себя закричала Женька, на глазах у неё выступили слёзы беспомощной злобы. – Не трогай маму!
– С-с-с-сука… – отчим ринулся к ней, но посреди кухни его успел перехватить Виталик.
– Миха! Миха, всё! Ты чо быка врубил. Успокойся, – он попытался усадить своего товарища на табурет.
Но тот, изрыгая грязные и вязкие слова, сопротивлялся и тянулся к вжавшейся в угол Женьке. Тогда в схватку вступила Алёна. Поднявшись с пола, она бросилась на мужа с кулаками. Завязалась свалка. С глухим грохотом опрокинули ведро. Молоко, потрескивая нежной пенкой, растеклось по полу… Пьяные вопли матери, грубая брань отчима, усмиряющий тонкий голосок Виталика – всё слилось в единую чудовищную какофонию.
Женька выскочила через вторую дверь в кочегарку, тесную, закопчённую комнатку с печкой и «чёрным» выходом из дома. Оттуда босиком вылетела на улицу. Прижавшись спиной к двери, девочка закрыла лицо трясущимися руками и, съехав на корточки, разрыдалась. Ей хотелось закричать или впиться зубами в свою руку – чтобы до крови! Но она только плакала – отчаянно, зло и горько. Горячие солёные слёзы стекали по щекам и попадали в рот. Она захлёбывалась, задыхалась и горела одновременно. Обида, страх и ненависть жгли её, жгли. А она никак не могла сгореть, переплавиться и превратиться наконец в ничто. Она хотела не жить.