Утро без рассвета. Книга 1
Шрифт:
— А я думал, ты случайно рядом оказался.
— В море только смерть бывает случайной, спасение — никогда!
— А сыновья твои где живут?
— Здесь, на Камчатке. Они тут родились. Но я решил, как только младший закончит институт — повезу их всех в Армению. На родину. Домой.
— Верно решил.
— Пусть за себя и за меня живут. Ведь даже птица свое гнездо помнит. Рыба и та умирать идет туда, где родилась. Люди свой дом и тем более помнить должны. И возвращаться в него.
— Мне тоже надо возвращаться. Скорее. А то не хуже твоего, бредить стал Арменией.
— Ты — вернешься. Теперь — порядок. Но у меня к тебе просьба будет. Возьми вот эти монеты и кинь их за меня в фонтан. На площади. У нас примета есть. Как только
— Сыновья были с тобою в море?
— Были. Все. Но недолго. А вот с младшим, тоже досталось; да так, что ни он, ни я забыть не сможем. Ему десять лет было в тот год. Я на «рээске» капитанил. Взял я его с собой на лето. Пока у него каникулы в школе были. Ну, а там, думалось, отправлю его из района лова домой с попутным судном, — капитан затянулся дымом папиросы. Замолк. Проглотил горький комок воспоминаний и продолжил: — Целый месяц погода стояла как на заказ. Солнце. Штиль. И рыба хорошо шла. Селедку мы ловили. В Олюторской экспедиции. Это восточное побережье Камчатки. Я радуюсь, все удачно складывается. Ни штормов, ни даже мертвой зыби. И мальчишка мой даже глазам не верит. Шторма захотелось. Ребята мои смеются. Ну, а погода нас разбаловала. Море и это умеет. Вышли мы на очередной замет. Смотрю кок наш за спину хватается. Морщится. Это верный, проверенный годами признак предстоящего шторма. Я к берегу. А рыбаки — ни в какую, мол, смотри, все спокойно. Чего боишься?. А мне как не бояться? Сын ведь со мной. Ну, а до плана еще центнеров тысячу сдать оставалось. А это не мало. Тут же дело было не столько в плане, сколько в заработке. Ведь каждый центнер сверхплановой рыбы — это дополнительная оплата, премиальные. Вот гак-то. Зашумели мои мужики, мол еще половить можно, зачем так рано к берегу. Да и по рации штормового предупреждения не было. А я с коком нашим уже столько путин отходил и знал, что нет барометра лучшего, чем его спина. Сколько раз наказан был судьбой за недоверие! Зарекался. И в этот раз тоже. Сбили с толку. Но не столько этим. Выискался один, сказал: — «Нечего было брать мальчишку на судно, чтоб мы из-за него в заработке теряли. Тоже мне — кэп, дома оставить не смог, а мы тут страдай из-за них».
Яровой зябко повел плечами:
— Не думал, что на судах сволочи тоже водятся!
— Еще какие бывают! Разглядеть только вовремя надо.
— Ну, а что дальше было?
— А что, шторм поднялся тут же почти. Завертел судно, как белку в колесе. Свету не обрадовались. Мальчонка мой около меня стоит. Молчит. Испугался. Ну я к берегу подойти не хочу. Место неважное. Ну и дрейфую. Шторм пережидаю. Только у меня запасов-то меньше, чем у моря. Поиграло оно нами пару дней. А на третий на бок уложило. Потом поставило на киль. А потом выкинуло нас на скалы. И все тут! Благо судно не очень потерпело. Но сын сотрясение мозга получил. Мне руку сломало. Другие тоже нелегко отделались. А все жадность. Она людей вконец портит. Сын мой и теперь больше всего именно это в людях ненавидит. Да оно и понятно.
— А те рыбаки где теперь, какие заставили в море остаться тогда?
— Двое погибли. Остальные рыбачат. Но не со мной. С того судна я только кока взял. Больше никого. А кок со мною на «мэрээске» начинал. Когда меня переводили, я его с собой брал.
— Как барометр? — рассмеялся Яровой.
— Нет, не в том дело. Он в море человеком был. Когда нас выкинуло, он в поселок сына моего нес. У меня рука была сломана. Сорок километров… Почти бегом. И за этими — вернулся. С людьми. Всех он спас. Сдохли бы мы без него. Хотя и он из шторма обожженным вышел. Когда нас выкинуло, кастрюли все на него перевернулись. И плита.
— А как же он смог? — изумился Яровой.
— К терпению привычный. Детдомовец. Весь в волдырях с полгода был. Потом прошло. Опять вместе.
Аркадий молчал. Умолк и капитан — директор плавбазы.
— А ты сюда — зачем — в наши края? — спросил капитан.
— Командировка. Разыскиваю преступника.
— Очищаешь род человеческий от сора! — рассмеялся капитан.
— Покуда он имеется — нужно и этим заниматься.
— Нужно. Ох и нужно, земляк!
На столике тихо позвенькивал графин.
— Шторм не унимается. Двенадцать баллов. Пойду гляну, как там мои справляются. А ты располагайся. Вот здесь, на койке. Спи.
— А ты где ляжешь?
— Я сегодня дежурю. Шторм. Всякое бывает. В этом районе дно коварное. Следить нужно постоянно. Чуть забудешь — море накажет.
Капитан ушел. Яровой решил посмотреть на море. Он с трудом выбрался на палубу, миновав лабиринт коридоров, лестниц. И, открыв тяжелую дверь, сначала отшатнулся. Ветер напористо прижал его к двери. Хлестал по щекам.
Аркадий перевел дыхание, глянул на море. Волны все также вставали дыбом до самого неба. С визгом задирали головы, со стонами падали вниз. Закручиваясь в спирали, они взлетали чуть не до верхней палубы плавбазы, туда, где стоял он.
Море — безумная старуха, со своим стадом голодных чудовищ — волн, сколько беды оно приносит людям? Сколько горя обрушивает на их головы! Этому нет меры. Где начинается горизонт и кончается шторм — знает только море. Помнит ли оно, когда упала в него первая слеза овдовевшей рыбачки? Помнит ли того — чей крик погасила в пучине своей, чье сердце стало первой жертвой? Может, помнит. А может и нет. Сколько лет с того дня минуло? Поседело море. От слез рыбачек и сирот. Горько-соленой стала его вода. Да и вода ли это? Попробуй глоток! Комком в горле станет. Сдавит горем жгучим. Чужое горе, а живет. И рыбаки нередко говорят, что рыбы в море меньше становится оттого, что слез в нем прибавляется. Но сколько бы их ни прибавилось, море останется прежним — бездонной прорвой, громадным кладбищем, озверелой сворой демонов. И, в то же время, как и всегда, останется оно рыбачьей судьбою, мечтою мальчишек. Кормильцем щедрым, тайной влюбленных, вечным воспоминанием, молодостью стариков.
Море… Как тебя любили и ненавидели? Каких только песен не слышало ты? Тебя сравнивали с первой любовью и с колыбелью, песни твои — со смехом и снами детей. Тебя называли ведьмой и мучительницей, гулящей бабой и разбойником. Бездушной девкой и холодным костром. Но кто же ты? Ведь умирающий, старый рыбак, стоя на краю могилы, так и не нашел ответа. Но умер с именем твоим. И унес его с собою в сердце.
Почему, несмотря на горе и слезы, рвутся к тебе? В твои объятья? Почему тоскуют о тебе? Какими невидимыми цепями ты приковываешь к себе сердца человеческие? Где взяло и прячешь эти чары? Зачем тебе, бессердечному, нужна человеческая любовь? За что ты наказываешь людей? За что и за кого им мстишь?
Следователь вдыхал морской воздух. Какой он необычный! Свежий, упругий. В нем много от древнего, манящего. В нем сила и смех над всем, что слабее моря.
Внизу вздыхает на тросах «рээска». Ей тепло. Уютно. Есть с кем поделиться пережитым. И она, тихонько постанывая, засыпает под песню шторма.
Сколько она их вынесла и пережила, сколько выстрадала. Теперь и не припомнить всех обид на море. Но рожденная для него, она по-своему и любит море. За его характер — вспыльчивый, изменчивый, жестокий. За волны — сильные, какие качали рээску в своих ладонях много лет подряд.
Аркадий идет спать. Пора. Скоро рассвет. Он очень устал за эту ночь. Надо набраться сил. Он засыпает под тонкий перезвон графина. В каюте тепло и тихо. Лишь прислушавшись можно узнать, что там, за каютой, за плавбазой, все еще бушует шторм. Он не слышал, как вернулся в каюту капитан. Как неслышно прикрыл за собою дверь. Поправил сбившееся одеяло на земляке, пожелав спящему спокойной ночи, прилег на жесткий диван. Положив под голову вместо подушки собственный кулак, от чего-то долго вздыхал, ворочался. Не мог уснуть.