Утро снайпера (сборник)
Шрифт:
Однажды, торопясь на встречу с Бурмистровым, она отказалась пойти с Ильей на закрытый просмотр «Из России с любовью».
— У тебя кто-то появился? — спросил догадливый Илья.
— Лошадиный Суп, — весело ответила она.
— Что это?
— Ты не поймешь.
Как и Володе, она ничего не сказала Илье.
Наступил 1982 год. Умер Брежнев. Умер Редди, отравившись крысиным ядом. Оля перешла на третий курс и за 1600 рублей купила себе скрипку немецкого мастера Шнейдера, соврав родителям, что инструмент ей отдала отчисленная и вышедшая замуж за грузина подруга. С Бурмистровым она продолжала встречаться на той же самой квартире. Она настолько привыкла к реву Лошадиного Супа, что не обращала на него внимания, а думала о поглощаемой еде:
«Мало гарнира… и цветная капуста просто отварная, а не обжаренная в сухарях… но мясо хорошее… и салат свежий…»
Получив деньги, она шла в ближайшую столовую, брала стакан теплого компота и быстро выпивала стоя. Деньги больше не копила, а просто тратила на себя.
Так прошло еще полгода.
Потом что-то стало происходить с едой, которую предлагал ей Бурмистров. Еды не стало меньше, и она по-прежнему оставалась хорошего качества, но она стала измельчаться. Мясо, рыба и овощи разрезались на маленькие кусочки, и все подавалось как салат. Оля ела, не задавая липших вопросов, Лошадиный Суп выл своё «это нэ-э-э!». Наконец еда измельчилась настолько, что трудно было понять, что ест Оля — перед ней ставилась тарелка с тщательно перемешанной окрошкой из мяса (или рыбы) и овощей.
«Еще накормит чем-нибудь…» — недоверчиво смотрела она на полную тарелку, но, пробуя, понимала, что это всё та же нормальная еда, и успокаивалась.
Однажды Бурмистров поставил перед ней тарелку с ежемесячной порцией окрошки, но окрошка занимала только одну половину тарелки; другая половина была пуста.
«Что это за фокусы? — нахмурилась Оля. — Другую половину он сам съел?»
Но молча взяла вилку и стала есть мешанину из мяса индейки, салата и вареного картофеля. Бурмистров в этот раз выл особенно протяжно. Его плешь ходила ходуном, руки конвульсивно тискали подушку.
— И это нэ-э-э-э-э-э! Нэ-э-э-э-э!! — блеял он.
Доев, Оля положила вилку и встала.
— Вы не доели все… — хрипло пробормотал Лошадиный Суп. — Доешьте, пожалуйста…
Оля посмотрела на пустую тарелку:
— Я все съела.
— Вы не доели другую половину.
— Я все съела. Посмотрите. Вы просто не видите.
— Я вижу лучше вас! — визгливо выкрикнул он. — Вы не доели другую половину! Там тоже еда!
Оля непонимающе смотрела:
«Он что — спятил?»
Бурмистров заворочался на полу.
— Ольга, не мучьте меня, ешьте!
— Но тут нечего… — нервно усмехнулась она.
— Не мучьте меня! — закричал он.
Она опустилась на стул.
— Ешьте, ешьте, ешьте!
«Сбрендил!» — вздохнула Оля, взяла вилку и, зачерпнув невидимой еды, отправила ее в рот.
— И это нэ-э-э! И это нэ-э-э-э!! — завыл Бурмистров.
«Театр мимики и жеста!» — усмехнулась про себя Оля, медленно поднося вилку ко рту, беря с нее губами невидимую пищу, жуя и глотая.
Ей даже понравилась такая игра. Поев так, она положила вилку.
— Там еще немного осталось… ну не надо… это… что вы торопитесь… — стоная, забормотал Бурмистров.
«Ну, зануда!» — Оля доела невидимое.
Он заплатил ей, как обычно, 100 рублей и, помогая одеться, сообщил:
— Ольга, мы теперь будем встречаться на другой квартире, так что приходите через месяц не к Пушкину, а на Цветной бульвар.
— И где там?
— У рынка. В то же время.
Оля кивнула и вышла.
Квартира на Цветном бульваре была намного лучше предыдущей: трехкомнатная, уютная, богато обставленная, с высокими потолками. Бурмистров принимал Олю в гостиной. Обеденный стол был со вкусом сервирован: серебряные приборы на хрустальных подставочках, фарфоровые тарелки, салфетка в серебряном кольце. Но хлеба и напитков по-прежнему не было. И по-прежнему тарелка была наполнена только наполовину. Бурмистров стоял перед столом, держа наготове серебристо-розовую шелковую подушку.
«Прямо как на экзамене, — покосилась на него Оля, приступая. — Ага… мясо с грибами… А у него новый костюм… Он что, разбогател?»
Лошадиный Суп завыл в подушку.
Оля съела видимую половину. Потом невидимую. Ела спокойно, не торопясь.
Ничего не сказав, Бурмистров отсморкался, как всегда, и дал ей деньги.
«И все-таки, почему я? — думала она, идя к метро. — Уже два года… С ума сойти! И только я… Столько женщин в Москве… Он сильно болен… Шизофреник? Или это по-другому как-то называется… Надо в «Пассаж» зайти, у меня с колготками катастрофа… Хороший день сегодня…»
Встречи продолжались с деловой регулярностью. Но видимой еды на тарелке становилось все меньше и меньше. Зато росла невидимая часть, и Оля старательно ела невидимую еду, наклоняясь к тарелке, боясь просыпать, вытирала губы, жевала и в конце тщательно сгребала остатки вилкой и отправляла в рот заключительную порцию.
В мокро-снежный понедельник 7 февраля 1983 года она в очередной раз села за стол. Из кухни с блюдом в руках вышел Бурмистров. На блюде лежала только одна серебряная лопаточка, которой он обычно перекладывал пищу с блюда на Олину тарелку. Поставив блюдо на край стола, Бурмистров осторожно стал перекладывать невидимую еду на тарелку Оле.
«К этому все шло, — подумала она и улыбнулась. — Но мне положена надбавка за артистизм».
Бурмистров ушел с блюдом и вернулся с подушкой.
Оля посмотрела в пустую тарелку.
— И это… и это… — забормотал Бурмистров.
«В вашем до-о-ме, как сны золоты-ы-е, мои юные годы текли-и-и…» — запела Оля про себя и зачерпнула вилкой с тарелки.
Сумрачно проползли два года. Умерли Андропов и Черненко. В Олиной семье появился спаниель Арто. Отец оставил кафедру в МГУ. Витка вышла замуж. В СССР началась Перестройка. Оля окончила Гнесинский институт и по большому блату была принята в оркестр областной филармонии. Илья с родителями уехал в Израиль. У Оли были два любовника — длинноволосый, худой и высокий гитарист Олег и обстоятельный, спокойный врач-косметолог Женя. У Жени была жена и машина. С Олегом Оля занималась любовью в мастерской его друга-художника, с Женей — где придется, а чаще — в его машине.
С Бурмистровым протекало все по-прежнему: она съедала очередную тарелку невидимой еды, он ревел и платил.
После ухода отца из МГУ денег в семье стало меньше, и сотня в месяц от Лошадиного Супа была для Оли очень кстати. В оркестре она получала 96 рублей.
Промелькнули шумные перестроечные годы, надвинулись беспощадные девяностые. Олиной маме удалили правую грудь, умерла скандальная Олина бабушка, освободив наконец двухкомнатную квартиру на ВДНХ, Оля сделала второй аборт, ушла из оркестра преподавателем пения в гимназию.