Утром выпал снег
Шрифт:
«Он объясняет почему с умершего человека сняли очки. Бред какой – то. Отец в них часто засыпал. В последний раз упал с велосипеда, а очки на носу так и остались, не разбились, и вот лежат, может ждут хозяина, когда он вернется».
– Звините (кто – то выговорил слово без «и»). Вы слышите?
– Веселый был.
– Что?
– Веселый был, – повторяю свою фразу.
И жду. Санитар оглядывается. А я с кроватью продолжаю беседу.
– Смешно как – то носил.
– Что?
– Очки смешно носил.
Очки на тумбочке начали меня приветствовать,
Беру очки в руки. Левая душка сохранила свой изгиб, а правая убежала куда – то.
– Тут вещи на тумбочке, заберите. – И в сторону: —Лена! – И ко мне: —Мне пора идти. Вы тут сами.
Ушел санитар.
– Ну, давай обниму, сын, – его голос с того вечера, когда забирали на «скорой», вывозили с подъезда на коляске для сидячих больных. – Не обижайся на меня.
Сидел худой. Одуревший. Растерянный.
– Ну что ты, с кем не бывает. Так прощаешься, будто навсегда, – мои неуверенные слова, а точнее, мое вранье. Против диагноза не попрешь.
А сам думаю, а почему не соврать. Ведь батя, когда у меня открылся собственный антикварный магазин, сказал: «я в тебя верил» и это было таким бесстыжим враньем, после ругани и ремня в детстве. Ведь за десять лет до этого на одном из семейных сборищ отец опрокинул стопку и в сердцах сказал дядьке, тетке и друзьям, что сидели за столом, мол, у вас дети как дети, а у меня беда: сын – дебил, вместо уроков, или там спорта, по мусоркам лазит, по свалкам, собирает старье – сарай весь захламил. В башке ни одной извилины. Хоть бы до восьмого класса дотянуть и в ПТУ. Это за праздничным столом. На своем дне рождения.
…Молча бросаю полотенце, блокнот, книжку, ручку в свой рюкзак, сгребаю мелочь, почему – то рассыпанную на тумбочке.
Первый раз обращаю внимание на тех, кто в палате. На кровати у окна. У тумбочки – напротив. На кровати – рядом. Все прячут глаза, как от чего – то постыдного.
Все сгребаю – ничего не оставлять из того, к чему он прикасался – ведь это касается только нас: меня и его.
…Выскочил на улицу, через задний вход – помнил дверь, – глубоко вдохнул воздух, выдохнул.
О чем он думал? О чем он думал в последний момент? – полистал его блокнот, иначе, зачем он забирал его с собой всякий раз, в больницу. Листки замелькали, как вагоны электрички: трудно сосредоточиться и прочесть что-нибуль.
– А вот, нашел, – записи на несколько страниц, будто писал в темноте и не видел в этот момент свою запись.
– Читай.
– Не могу.
– Не переживай, что там?
– Говорит: простите, если чем обидел…
– И все?
– А вот еще… Так…
«…Как-то ты спросил меня, сын, почему я не беру тебя на рыбалку. Ты знаешь, у меня от радости микстуры, что принес с аптеки так и посыпались. Я долго ждал, когда ты скажешь про рыбалку и вдруг… А за окошком зима, а у тебя ангина и температура под сорок. Только поправишься – сразу идем тобой на рыбалку!
Я сейчас почему вспомнил, я знаю, отсюда уже не выйду, – вынесут. На рыбалку ты пойдешь без меня, и обязательно скажешь: "У меня такой карп сорвался, и крючок проглотил". Помни! Я тебе в этот момент подмигну.
Когда-нибудь ты узнаешь, что отсутствие горизонта – это не плохо, это значит, небо начинается на Земле, а может, земля заканчивается на небе, что тоже не плохо.
До встречи, мой сын».
Куда приводят Холмогоры (Заметки в дороге)
– Сдавай билеты на поезд, – сказал я сыну. – Поедем на машине.
900 километров по Холмогорам до деревни Зарученье. Вверх-вниз, вверх-вниз, особенно на границе Вологодской по Архангельской.
С чего передумал, когда "против" больше, чем "за"?
Да, зрение упало, – сначала напомнил, – руль крутить одному, – еще напомнил, – куда такая для глаз нагрузка? – сначала сомневался. А потом махнул рукой, Северную Россию повидать, да еще со взрослым сыном, – решено.
Дорога-то как манила, – вот еще что.
Пытливый читатель уже обвел кружком цифру "900". А Холмогоры-то "подлиньше" будут, аж за тысячу километров. Верно. Только с Холмогор свернуть нам надо пораньше, до Архангельска, на Няндому. По приглашению наших замечательных няндомских сватов. Деревенька под городком Няндома с праздничным названием Зарученье. Две-три эсэмэски, и мы едем знакомиться, кстати, в таких случаях путь становится покороче.
Ты знаешь, – говорю себе, – всякий раз когда услышишь слово "Холмогоры", не забудь: кроме названия дороги, еще деревня так называется, в низовье Северной Двины, с допетровских времен. Зазорно будет не наведаться туда.
Но сначала надо пройти трассу М8, от Москвы, не доезжая Архангельска. Города там знатные: Переславль-Залесский, Сергиев-Посад, Ростов Великий, Ярославль, Кострома. Не хочешь – объедешь. Где-то след Ломоносова и рыбного обоза, с которым он шел.
И поехали мы, вернее думали, что поехали, – по Холмогорам не едут, так, спускаются-поднимаются. На холм – с холма. По полосе "шелковисто-гладкого асфальта", если воспользоваться набоковским описанием какой-то "american road". Движение мягкое, как по коврику с короткими ворсинками.
Водители грузовиков здесь учтивые. Мигают тебе правым "поворотником" – обгоняй, не стесняйся. Левым – не дергайся, по "встречке" что-то идет.
А в долинах стелются туманы, а поля красуются зарослями Иван-чая узколистного, а от сосновых лесов веет свежестью и запахом коры.
Кто думал, что я готовлю статью для Википедии, – не оправдаю ожидания. Я о том, что с тобой происходит на Холмогорах, и только.
И грянул дождь, да что там дождь, ливень зарядил на всю дорогу.