Увидеть больше
Шрифт:
— Что? — имя который раз заставило невольно передернуться.
— Это, — девица приоткрыла полиэтиленовую сумку с изображением церкви, какой она предполагала стать после реставрации, в ней были белые пакетики. — Натуральная, здешняя, без подделки. В городе вам неизвестно что могут подсунуть.
— В другой раз, — сказала Рита, чтобы ответить хоть что-нибудь.
Они почему-то направлялись не к монастырским корпусам, а мимо них, к отдаленной угловой башне. Под строительным навесом были свалены почернелые доски. Девица шла впереди, время от времени оборачивалась, подтверждала знаком: сюда, сюда. У монастырской стены ржавели две снятые с колес желтые цистерны, в таких когда-то продавали на разлив квас или пиво, надписей было не прочесть. — Можете вон там, за ними, — показала весело на цистерны, — никто не увидит…
Однако, оценила Рита, но
Она вернулась во двор. Одновременно с ней через распахнувшиеся ворота на территорию въезжал блестящий, как черный громадный жук, внедорожник. Из машины, как маленький обитатель из огромного устрашающего панциря, вышел Георгий Георгиевич Жучков.
— Так я и думал, — на ходу разводил он руки, то ли удивляясь оправдавшемуся ожиданию, то ли в жесте приветствия, готовом перейти в объятия — приблизясь, ограничился, однако, условным чмоканьем ручки, — так я и думал, что застану вас здесь. Уже, как я понимаю, повидались? Побеседовали? — Короткого внимательного взгляда, паузы после каждого вопроса было достаточно, чтобы обойтись без ответа. — И как он вам? Что он вам о себе рассказал?
Рита неопределенно пожала плечами. Сработал профессиональный навык: лучше помолчать, пусть говорит сам.
— Понимаю, понимаю, — как будто удовлетворился Жучков. — Грустный случай, что говорить. Вы что, решили дождаться, — проверил на запястье время, — пока он пообедает? А сами останетесь без обеда? Нехорошо. Идемте, перекусим вместе, мне ведь тоже пора. Поговорить есть о чем, не правда ли? Да вы не беспокойтесь, — опередил ее — не слова, движение руки, — и Левушку пригласим к себе, само собой разумеется. Попозже, когда он освободится, здесь свой режим. Идемте, идемте.
В обволакивающей, журчащей речи улавливался обертон подозрительности, недоговоренности, — значит, ему было, что подозревать. Взаимно, усмехнулась про себя Рита. Помалкивать, пока можно, только бы прояснить для себя побольше. Они вошли в строение справа от церкви, поднялись по выщербленным каменным ступеням на второй этаж. В стенах держался застоявшийся с зимы холод. Жучков открыл массивную дверь своим ключом, распахнул приглашающе.
— Милости прошу в мою, так сказать, резиденцию. Не ожидали? Я ведь намекал, что занимаюсь не только своим институтом. У меня тут свои дела, свое рабочее место. Я даже иногда остаюсь здесь ночевать, — он заметил, что Рита задержала взгляд на зеленом не кабинетном диване с мягкими подушками. — Устраивайтесь, как вам удобнее. И курточку давайте снимайте, здесь тепло.
Она пока не садилась, продолжала оглядываться. В помещении с низкими сводами было действительно тепло, здесь, видно, еще топили. Компьютер с большим плазменным дисплеем стоял на широком столе, пульт с кнопками и тумблерами, толстая книга с золотыми стилизованными буквами названия. «Движение Ритмэра», прочла Рита. Немного поодаль имелся столик поуютней, возле него три кресла. На стеллаже среди разрозненных книг отблескивали две непонятные статуэтки из полированной бронзы.
— Подарок сотрудников, — Жучков продолжал следить за ее взглядом. — Все думают, абстракция, а это реализм, один к одному. Формы грибов, эти виды сослужили нам свою службу. Вот, прямо-таки мужской символ, не правда ли? Внушительный. Другой условно можно считать женским, полая чаша. Игра природы. Как вам? Искусство выявляет необъяснимую красоту даже в уродстве. Смотрите, смотрите…
Он отвернулся к рабочему столу, наклонился над пультом, что-то сказал вполголоса, она уловила лишь заключительное: «Да, на двоих».
— Давайте пока присядем с вами за этим столиком, — пододвинул кресло.
Рита села, все еще напряженно, подобрав ноги и сжав колени. А Жучков откинулся на спинку кресла, с удовольствием вытянув ноги.
— Вот так, хорошо. Я собирался сюда с вами вместе, неожиданная Маргарита, а вы поспешили без меня. Левушка,
Жучков поудобней поправился в кресле. Церковь, а при ней и монастырь посвящены были чуду Преумножения хлебов и рыб. Помните эту историю? Как пятью хлебами и двумя рыбами удалось накормить пять тысяч человек, и еще набралось остатков двенадцать корзин? (Не узнала, к стыду своему, не поняла, на фреске не плоды, а хлебы, вынуждена была признать про себя Рита, но все же согласно кивнула.) Прямо-таки тематика нашего института, не правда ли? Может, совпадение не совсем случайное, бывает, а? Кажется, единственная была такая церковь в России. В начале века построена, прошлого. Здесь начинали варить какое-то особое пиво, приносившее, как утверждалось в бумагах, утешение и насыщение. Церковь была вроде бы из разряда не совсем официальных, с официальной у здешних предстоятелей были свои нелады, я в эту историю не вникал. Тем более что длилась она недолго, лет десять с небольшим, а там все конфликты разрешила революция, известным образом. Пивоварение кончилось вместе с монастырем, обитатели переселились на Соловки, секреты были утеряны. В здешних стенах обосновался, как водится, лагерь, место заранее приспособленное, даже вышки сторожевые готовы. После лагеря тут размещались какие-то мастерские, склады. Для нас это предыстория. Когда Горин сюда поступил работать, он вот здесь, под нами, в обширных погребах, обнаружил на стенах черно-зеленую плесень или грибы. Видимо, что-то связанное с пивоварением. Для него это была находка, вы, как я понял, знаете, его хлебом не корми, только дай разглядывать под микроскопом свои красоты. Он выстраивал вокруг них целую философию. У обычного растения, куста, дерева, есть своя структура, корни, ствол, ветви. А тут однородные молекулярные образования, ничего центрального, главного, ничего второстепенного. Нечто всеядное, способное мутировать, мимикрировать. Листья, похожие на листья, цветы, похожие на цветы, — а на самом деле имитация, видимость, без структуры. Я пересказываю упрощенно. Для него это была не просто наука, все как-то было связано с современной культурой, цивилизацией, с ее состоянием. Он ведь не мог обойтись без высоких материй, без поэзии, наука для него была лишь частью какого-то обобщенного целого, не буду за него объяснять. Для простых людей, как я, важен был в первую очередь продукт, который мы вместе создавали, его питательные свойства. Должно быть, он переутомился, из лаборатории мог месяцами не выходить. И неизвестно что пробовал в процессе работы. Может быть, еще не вполне съедобные образцы, есть такая версия. Самоотверженность исследователя, всё проверяют на себе. Ну и жизнь без женщины, если вас это интересует, на мой взгляд тоже способствует… Врачи не могут сказать уверенно, с чем конкретно была связана начавшаяся болезнь. Он стал вдруг требовать, чтобы мы немедленно приостановили уже начатое производство, надо сначала что-то проверить, возможность каких-то отдаленных последствий. Я пытался ему объяснить, что он же работал не один, проверено на многих, неоднократно. Увы, все закончилось срывом, приступом буйства. Дошло до того, что он в разговоре швырнул в меня таким вот тяжелым пультом, мог убить…
Жучкову пришлось прерваться. В дверь постучали, служительница в форменной оранжевой рясе, в оранжевом платочке, вкатила столик, прикрытый салфеткой того же цвета. Под салфеткой оказались тарелки с закуской, белой рыбой, помидорами, тонко нарезанным сыром, прозрачный графин с золотистым напитком, при нем два высоких хрустальных бокала. Жучков с одобрительной улыбкой смотрел, как монашенка расставляет блюда, наполняет бокалы. Когда та наклонилась, Рита поняла, что ряса из тонкой ткани была у нее надета на голое тело, как ночная рубашка.
— Скажу, когда понадобится еще, — кивнул Жучков.
— Это уж мы знаем, — ответила монашенка понимающей, как будто насмешливой улыбкой. Губы у нее были полные, чувственные. Силиконовые, подумала почему-то Рита. Хотя как теперь отличишь?
— Вы обещали позвать Горина, — вспомнила вовремя.
— Да, приведи его сюда, — согласился Жучков немного рассеянно, они с послушницей продолжали обмениваться взглядами, словно безмолвно вели понятную лишь им беседу.
— Сегодня банный день, — ответила та с той же насмешливой, и право же, немного наглой улыбкой.