Увязнуть в паутине
Шрифт:
— Тебя приглашают в салоны, — сообщила она.
— Через четверть часа.
— Она сказала, цитирую: «Если скажет, что через четверть часа, тогда скажи, что я передала: немедленно».
— Сейчас буду.
— Она сказала, цитирую…
— Сейчас буду, — ответил, акцентируя, Шацкий, красноречиво указывая на трубку, которую держал в руке. Марыля повела глазами и вышла.
Шацкий быстро договорился о встрече после обеда с Барбарой Ярчик и Ханной Квятковской. Небольшие проблемы были лишь с Эузебием Каимом.
— У меня сегодня встреча за городом.
— Отмените ее, пожалуйста.
— Это очень важная встреча.
— Понимаю. Мне будет лучше отметить вам визит у меня или сразу же обратиться с ордером на арест?
Долгая тишина в трубке.
— Ну,
— Прекрасно. Тогда до свидания в три часа дня.
Психотерапевт трубку не снимал. Шацкий оставил ему сообщение и почувствовал неприятное давление в желудке. Он надеялся, что мужчина лишь ненадолго отключил телефон. О других возможностях предпочитал не думать. Позвонил еще в судебный морг и узнал, что вскрытие запланировано на девять утра в среду, после чего вышел.
— Похоже, наши кабинеты находятся в различных измерениях пространства-времени, — приветствовала его начальница, — поскольку мое «немедленно» у вас равно десяти минутам, пан прокурор.
— Я и не знал, что мне предоставлен кабинет, — ответил Шацкий, присаживаясь.
Районный прокурор для Варшавы-Центра, Янина Хорко, кисло усмехнулась. Она была на несколько лет старше Шацкого, ее серый костюм сливался с серыми волосами и посеревшим от никотина лицом. Вечно слегка скривившаяся, со сморщенными бровями, она заставляла усомниться в тезисе, что некрасивых женщин не бывает. Янина Хорко была уродлива, прекрасно это понимала и совершенно не пыталась прикрыть дефектов одеждой или макияжем. Совсем даже наоборот — она сознательно поддерживала впечатление горькой, злорадной и до боли конкретной чиновницы, что прекрасно ассоциировалось с ее внешностью, делая из нее чуть ли не архетипичную начальницу-ведьму. Новые прокуроры ее боялись, практиканты бегом прятались в туалет, когда она шла по коридору.
Как прокурор она была превосходна. Шацкий ее ценил, поскольку начальница не была серой чиновницей, поднимаемой по служебной лестнице за верность и корректность, но личностью с самого края фронта. Она отслужила свое в районной прокуратуре на Воле, потом на Краковском предместье, в конце концов — попала на Кручую и железной рукой управляла самым сложным районом во всей Польше. У себя в кабинете ей удавалось самую крупную звезду превратить в тридцать три несчастья, но за пределами прокуратуры ни разу не выступила против своих людей, неоднократно рискуя многим ради них. Шацкий слыхал, что на Краковском ее тоже боятся, в особенности, в отделе подготовительных расследований редко когда решаются не согласиться с парафированным ею решением. Во время правления Хорко у Шацкого ни разу не случалось не получить согласия на привлечение эксперта в связи с финансовыми проблемами (расходы в размере выше двух с половиной тысяч должна была утверждать пани окружной прокурор), в любой другой прокуратуре такое встречалось на каждом шагу.
Вот уже семь лет они работали вместе и друг друга дарили глубочайшим уважением, хотя приятелями не были. Они даже не перешли на «ты», что было удобно обеим сторонам. Они оба были согласны в том, что прохладные, официальные отношения способствуют профессиональной работе. Тем более, когда на табличке у входа вы видели не разноцветный логотип фирмы, а герб Польской Республики.
Шацкий кратко изложил события на Лазенковской, рассказал о планах на ближайшие дни и о подозрениях в отношении психотерапевта Рудского. Подозрениях, которые никак не могли быть основанием для каких-либо действий против него.
— Когда вскрытие? — спросила Хорко.
— В среду утром.
— В таком случае, до трех часов дня среды прошу представить мне план следствия и следственные версии. Не позднее. Еще напоминаю, что до конца недели пан обязан написать акт обвинения по делу Нидзецкой. Я поверила вам и парафировала замену ареста на надзор, только это вовсе не делает меня более спокойной. Мне бы хотелось, чтобы дело как можно скорее очутилось в суде.
Шацкий кивнул. Сам он откладывал то дело еще с прошлой недели, так как не мог решить, как провести его правовую квалификацию.
— Раз уже мы беседуем, еще два вопроса. Во-первых, нечего использовать коллег женского пола, которым пан нравится; на свои процессы в суд обязаны ходить вы. Во-вторых, мне бы хотелось, чтобы вы помогли Юреку и Тадеушу с наркотиками.
Шацкому не удалось скрыть гримасу отвращения.
— Вот оно как, пан прокурор? У пана что-то болит? Пану ведь не хотелось, чтобы я подумала, будто бы пан не способен работать в коллективе? Тем более, в делах, требующих множества трудоемких, скучных и не приносящих какого-либо удовлетворения действий?
«Что правда, то правда», — подумал Шацкий.
— Дайте мне неделю, чтобы я сконцентрировался на этом убийстве. А наркотики мы будем тащить еще несколько месяцев, я еще успею включиться, — сказал он.
— Неделю. Тадеушу я передам, что с понедельника вы работаете вместе.
На сей раз Шацкий сохранил каменное лицо, хотя стоило это ему многое. У него мелькнула гаденькая надежда на то, что на неделе появятся еще какие-нибудь жмурики, что спасло бы его от скучной работы со скучными коллегами.
Аудиенция подошла к концу. Шацкий уже положил руку на дверную ручку, как тут до него дошли слова начальницы.
— Только не считайте, будто бы я говорю пану комплименты, но в этом костюме пан выглядит превосходно. Словно звезда палестры.
Шацкий повернулся с улыбкой. Поправил модные деревянные запонки на манжетах сорочки.
— Это был не комплимент, пани прокурор. И пани об этом прекрасно знает.
3
Неожиданное прекращение пребывания в Закопане привело к тому, что атмосфера в шикарном «ауди А8», на котором они быстро возвращались в Варшаву, была такой же прохладной, что и поток воздуха, исходящий из-за вентиляционных решеток. Жена собралась, не говоря ни слова, не говоря ни слова провела ночь, отодвинувшись как можно подальше от него на широком ложе в апартаменте, утром, не сказав ни слова, села в автомобиль, и так же, не говоря ни слова, ехала. Не помог любимый Гленн Миллер, не помог обед в изумительной греческой забегаловке, которая по неисповедимым распоряжениям судьбы располагалась в Крочицах, в тридцати километрах от катовицкой трассы. Он специально сделал крюк, зная, как супруга любит греческую кухню. Действительно, та все съела, не сказав ни слова.
Когда он остановился возле их виллы в «Лесной Поляне» неподалеку от Магдаленки, [27] чтобы высадить супругу, и глядел, как та, все так же молча, идет к калитке, что-то в нем лопнуло. Он вырубил долбаного лабуха Миллера и опустил боковое стекло.
— Подумай, в какую занюханную дыру ты бы сейчас возвращалась с берегов Швидера, [28] если бы не то, чем я занимаюсь, — заорал он.
В гараже под «Интрако», [29] где размещалась скромная контора его фирмы, он был через полчаса. Фирма могла бы позволить иметь помещения в «Метрополитарне» или одном из небоскребов у окружной ООН, но ему нравилось это место. У него был свой стиль, а панораму из окна тридцать второго этажа он мог рассматривать бесконечно. Вышел из лифта, кивнул красивой, словно восход солнца над цепью Татр секретарше и без стука вошел в кабинет председателя правления. В собственный кабинет. Игорь уже ожидал его.
27
Очень дорогой комплекс из вилл и бунгало, располагающийся в Сенкоцинском лесу (Sekocyn Las), в 16 км от центра Варшавы, рядом с конечной остановкой Магдаленка (ул. Солнечная 324).
28
Швидер ('Swider) — река на Мазовии, правый приток Вислы.
29
Варшавский небоскреб (восьмой по высоте в городе), ул. Ставки 2.