Ужасающая красота
Шрифт:
– И труба вострубит в полночь, - заметил он.
– В час ночи, - поправил я его.
– По среднеевропейскому времени.
– Успеем выпить еще один бокал, - сказал он, глядя на часы.
– Только пробило двенадцать.
Мой вопрос... Я прочистил воображаемое горло.
– Ах да. Так что ты
– Вторую часть отклика на трагедию. Я столько раз видел, как вы через нее проходите, но почувствовать не могу. Я воспринимаю ужас - но жалость от меня ускользает.
– Испугаться может каждый, - сказал он, - это легко. Но проникнуть в душу человека, слиться с ним - не так, как ты это делаешь, а почувствовать все, что чувствует он перед последним, уничтожающим ударом, - так, чтобы ощутить себя уничтоженным вместе с ним, и когда ты ничего не можешь сделать, а хочешь, чтобы смог, - вот это и есть жалость.
– Вот как? И ощущать при этом страх?
– И ощущать страх. И вместе они составляют великий катарсис истинной трагедии. Он икнул.
– А сам персонаж трагедии, за которого вы все это переживаете? Он ведь должен быть велик и благороден?
– Верно, - он кивнул, как будто я сидел по другую сторону стола.
– Ив последний момент, перед самой победой неизменного закона джунглей, он должен прямо взглянуть в безликую маску Бога и вознестись на этот краткий миг над жалким голосом своей природы и потоком событий.
Мы оба посмотрели на часы.
– Когда ты уйдешь?
– Минут через пятнадцать.
– Отлично, у тебя есть время послушать запись, пока я оденусь.
Он включил проигрыватель и выбрал пластинку. Я неловко поежился,
– Если она не слишком длинная... Он оглядывал свой пиджак.
– Пять минут восемь секунд. Я всегда считал, что эта музыка написана для последнего часа Земли.
– Он поставил пластинку и опустил звукосниматель.
– Если Гавриил не появится, пусть тогда это сработает.
Он потянулся за галстуком, когда в комнате запрыгали первые ноты "Саэты" Майлза Дэвиса - как будто раненая тварь карабкается на холм.
Он подпевал себе под нос, причесываясь и завязывая галстук. Дэвис отговорил медным языком о пасхальной лилии, и мимо нас шла процессия; ковыляли Эдип и слепой Глостер, ведомые Антигоной и Эдгаром; принц
Гамлет отдал салют шпагой и прошел вперед, а сзади брел черный Отелло, за ним Ипполит, весь в белом, и герцогиня Мальфийская - парад памяти многих тысяч сцен.
Музыка отзвучала. Филипп застегнул пиджак и остановил проигрыватель. Аккуратно вложив пластинку в конверт, он поставил ее на полку между другими.
– Что вы собираетесь делать?
– Прощаться. Здесь неподалеку вечеринка, на которой я не собирался быть. Думаю, сейчас я туда зайду и выпью. Прощай и ты.
– Кстати, - спросил он, - а как тебя зовут? После десятилетнего знакомства я должен тебя хоть сейчас как-то назвать.
Полусознательно он предположил одно имя. До сих пор у меня имени не было, так что я взял это.
– Адрастея.
Он снова скривился в усмешке.
– Ни одной мысли от тебя не скрыть? Прощай.
– Прощайте.
Он закрыл за собой дверь, а я проскользнул сквозь полы и потолки верхних этажей и поднялся вверх в ночное небо над городом. Один из глаз в доме напротив мигнул и погас, а пока я смотрел, погас и другой.
Вновь бестелесный, я скользнул вверх, желая встретить хоть что-нибудь, что я мог бы ощутить.