Ужастегъ
Шрифт:
Через два часа мне в голову пришла абсолютно идиотская мысль: если такое с кем-то еще случается, то люди, вероятно, ищут помощи. Где они будут ее искать прежде всего? Я встала и пошла звонить. Набрала телефон доверия. Это не в моих правилах — звонить по таким адресам — мы привыкли справляться с трудностями своими силами. Однако, была надежда, что есть грамотные люди, которые подскажут, как поступить в данной ситуации. Трубку поднял молодой психолог. Мы поздоровались. Я стала объяснять, путаясь в словах и чувствуя, что он ничему не верит, что у нас, дескать, полтергейст, вот надо бы что-то придумать, как с ним быть. Психолог стал мне говорить, что я не о том думаю, что мне надо отвлечься и заняться чем-то более насущным. Все было ясно — он не понимал и был не способен понять. Разговор двух дебилов. Он считал меня психом, я его идиотом.
Встали рано. Проверила деньги в поясной сумке — все были на месте. Как и документы, ключи и карточка банкомата. Посовещалась с Лешкой — что делать? Храм закрыт на ремонт, а в общем-то самое время именно туда стопы направить. Решили идти в Оптино подворье — и двинули в монастырь. Люди на улице спешили по делам, озабоченные, хмурые, что бы ни заботило их сейчас — это была другая вселенная. Ощущение было, что попали в мир Алисы: пространство без правил. А рядом оставался наш старый мир — девственный в своей наивности и прагматичности. Нам было не привыкать к социальной изоляции — мы умели в ней жить и не замечать границ, стоящих между нами и другими людьми — кое-какие преимущества у нас все же имелись: например, мы были свободны. Но сейчас было нечто другое — мы остались одни — как изгои. Все вокруг шло своим чередом, но оно было не для нас. Как может все поменяться за несколько часов…
Мы вошли в монастырь. Оптина была пуста. Вышел иеромонах и спросил, чего мы хотим — мы сказали, что нуждаемся в причастии, хотя не готовились. Он ответил, что в монастыре такое не пройдет. У нас полтергейст. — Расскажите. Рассказали. Внимательно выслушал. Хорошо, приступайте к исповеди. Мы исповедались, служба уже шла. После причастия иеромонахи подошли к нам, дали просфоры, сказали, что им приходилось сталкиваться с подобными ситуациями: надо трижды освятить квартиру — попросите в своем приходе. Если не поможет, мы придем.
Это было уже что-то. Настроение резко поднялось. Мы получили ту самую зацепку, которой так не хватало. Нас поняли, нам даровали надежду. Окрыленные, шли домой. У порога затормозили — возвращаться в квартиру не хотелось. Однако, было надо. Квартира встретила нас вонью, фейерверком в коридоре, орущим Мурром и преданным Марсом. Долго проветривали, поменяли лампочку. Лешка с молотком маячил за мной хвостиком. Когда стало можно дышать, вспомнила о просфорах. В монастыре мы распихали их по карманам курток. Вернулись в прихожую. В карманах было пусто. Переглянулись. Настроение резко упало. Пошла в гостиную — звонить отцу Игорю. Достала записную книжку, открыла букву «И». Да нет, не открыла, хотела открыть. Страницы с буквой «И» в книжке больше не было. Вместе с ней исчезли не только телефон отца Игоря, но и всех многочисленных знакомых по фамилии Иванов.
Отправились наобум в закрытый на ремонт храм. Повезло. Отец Игорь как раз дежурил. Поговорили. Долго извинялся, что так затянул с освящением квартиры. Да, ну придется теперь трижды освятить. Хорошо, завтра, да, завтра приду. Не беспокойтесь, ребята, все будет хорошо. Виктор проводит вас, вот крещенская вода — вы бы сегодня уже стены окропили святой водой. Вместе с Виктором Павловым и канистрой святой воды отправились опять домой.
По дороге зашли в магазин, Виктор купил хлеб, масло, колбасу, печенье, рыбу котам. Дома он проявил себя по-мужски, сказал, чтоб мы сидели в гостиной и занимались своими делами: он сам все сделает — окропит стены, вскипятит чай, сварит рыбу. Мы сидели в гостиной и ждали Виктора, молча молились. Наконец, он пришел, окропил гостиную — сказал, что коты уже покормлены. Сейчас сходит за чайником и будем ужинать. Сидели, как обычно. При всей моей нелюбви к Виктору сейчас он казался самым надежным человеком на свете — все делал спокойно и уверенно. Начал нарезать колбасу, но что-то помешало — нож не проходил насквозь. Начал резать в другом месте — та же ерунда. В третьем — то же самое. Разрезал колбасу вдоль. Длинный ржавый гвоздь проходил через ее ось. Ну, колбасу отдадите котам, вот ведь какие гады, чего только не найдешь в продуктах. Обошлись бутербродами с маслом, печеньем и чаем. Ужин уже кончался, когда в гостиной запахло дымом… Вышли в коридор — он был весь задымлен. Быстро заскочила во все комнаты — везде было чисто. На кухне — тоже. Выглянула на лестницу — у порога стоял странный металлический предмет. Подняла. Это был клинок от ножа, которым Виктор резал колбасу. Мы не заметили, когда он исчез из гостиной. Рукоять была вся сгоревшей. Клинок был перпендикулярно воткнут в бамбуковую подставку для чайника. Выглянул Виктор. А ведь никто из нас не выходил? — неуверенно спросил он. — Сейчас посмотрю в гостиной. Вернулся. Там нет ни ножа, ни подставки! Как будто мы этого не знали. Виктор резко заторопился домой. Больше мы не видели ни его, ни Виталика, ни разу он не позвонил, чтобы узнать, как наши дела. Как не позвонил больше никто из друзей, кроме тех, о ком говорилось вначале.
Я позвонила Надюше. Она поохала, услышав о наших приключениях, но очень обрадовалась, что ситуация готова была разрешиться — завтра наконец придет отец Игорь и освятит квартиру. Позвонила и Рюму. Ну, в колбасу гвоздь, вероятно, попал из какой-нибудь разболтанной мешалки, — сказал он. — а то, что сгорели нож и подставка, то это кто-то опять из вас, ребята. Как? Мы все сидели и не выходили. Вы были, вероятно, не очень внимательны. Знал бы он, как бывает внимателен человек, у которого нервы на пределе: он обращает внимание на все — на малейший шорох, изменение света, запахи, тепло. Но как объяснишь? Приходилось удовольствоваться хотя бы тем, что он нам сочувствовал и пытался морально поддержать. Мы легли спать, почти ничего не съев за весь день. Да есть как-то и не хотелось. Свет в гостиной выключать не стали.
Ночью удалось заснуть — нервным, перемежающимся кошмарами, сном. Разбудил резкий звон. Подняла голову, осмотрелась. Откуда раздался источник звука — не поняла. Села на кровати. Проверила поясную сумку — все в порядке. Вновь раздался звон. На этот раз проснулся и Лешка. У гитары, висящей на стене, лопнула струна. Через час еще одна. Лешка снял гитару со стены, отвернул колки и снял оставшиеся струны. Гитару повесил на место. К утру раздался треск — разорвало деку. Мы опять начали читать 90 псалом. Утешало то, что днем обещал придти отец Игорь — освятить квартиру. И по идее, все должно было измениться к лучшему. По идее, да…
Ни свет, ни заря отправились в магазин — купили колбасу, хлеб, картошку, кетчуп, масло, сок, торт — шибко не разживешься на то, что осталось. Но священника все же полагается покормить, когда приходит освящать квартиру. Почему мне взбрело в голову, что он захочет у нас отобедать, в замороченном доме, с напряженными полубезумными хозяевами? Вероятно, сказалась репутация отца Игоря. Он пришел в наш храм несколько лет назад — с семинарской скамьи, куда сел уже будучи немолодым человеком, ученым, которого очень долго не хотели отпускать из мира, потом его долго не хотели выпускать из Лавры — столь мудрого, опытного и умного человека было грех не поставить одним из иерархов митрополии, но отец Игорь упорно просился простым священником в обычный приход, и в конце концов его просьбу удовлетворили, послав в наш храм. Он даже не был протоиереем. Народ съезжался к нему со всей области. Огромные очереди стояли к нему на исповедь. В храме служили еще два священника: строгий суровый протоиерей, курировавший казаков, и молодой батюшка, родом из нашего храма, которого я помнила еще мальчиком-служкой, а после пономарем и диаконом, называть его отцом даже как-то язык не поворачивался. Репутация отца Игоря Иванова была безупречна — мы ходили к нему постоянно. Молитва его была сильной, ничего не могу сказать, он не раз нам помог. И все последние годы он был нашим духовником.
Он пришел вовремя, освятил всю квартиру — мы с Лешкой были счастливы и вздохнули свободно. Спросили, останется ли он отобедать — он вежливо отказался, сославшись на крайнюю занятость, денег не взял, извинялся за свою вину — что столько времени к нам не мог дойти. Сказал, что со вторым вот только разом придется немного подождать — вторая половина поста забита под завязку, он сейчас помогает в другом храме, много ходит по больным, умирающим — потом Страстная, потом Светлая седмица, а вот после Светлой — тогда уже, да, надо будет освятить квартиру во второй раз. И ушел.
Мы остались. С мрачными перспективами на выживание и светом в душе, что избавились от всего этого кошмара. Сумку я сняла с пояса и оставила в гостиной — я твердо была уверена, что все кончилось.
Но на кухне нас ждал сюрприз — стены были измазаны кетчупом, торт в холодильнике был сплющен — ощущение прикосновения к нему нечистой силы было столь неприятным, что вынесли его на улицу для бездомных псов, пачка масла осталась целой, но само масло было какого-то такого грязного цвета, что мы его выбросили также, не задумываясь. Оставались картошка, хлеб и колбаса. Мы успокоили друг друга, что возможно, это все произошло во время освящения квартиры — бесился, гад, напоследок, когда его изживали. У меня даже мысли не возникло проверить — что творится в бумажнике…