Ужин с шампанским
Шрифт:
Н и к и т и н. Ужасный, низкий упрек в попытке личного обогащения!
В о л о д я. Я написал совсем другую статью. Ты видел, читал.
Н и к и т и н. К сожалению, в газете появилась не она.
В о л о д я. Лене ничего не говори.
Н и к и т и н. Думаешь, они здесь газет не получают?
В о л о д я. Надеюсь… На новоселье придешь?
Н и к и т и н. Может быть.
В о л о д я. Она огорчится, если не придешь.
Н и к и т и н. Раньше надо было думать.
В о л о д я. Я тебя прошу… Приходи.
Н и к и т и н. Как ты мог! Меня ситуация подстрекала стать нечестным. И я не стал. Держал в руках
В о л о д я. Да, мог все предотвратить. И статью, и этот наш разговор.
Н и к и т и н (с удивлением). Как?
В о л о д я. Если бы отщипнул от болваночки кусочек и дал мне на кооператив. И на мебелишку…
Н и к и т и н. Что?
Бросив цветы, дерутся.
Появляется Л е н а с младенцем.
Л е н а. Вы что?
В о л о д я (Никитину). Ну извини меня. Пожалуйста.
Н и к и т и н. Живи. Расти смену. Люби жену. (Поднимает цветы.) Обзаводись мебелью…
Л е н а. Уже уходишь?
Н и к и т и н. Дела, дела. Сегодня должен вымыть одиннадцать окон, врезать два замка и посадить восемь яблонь. (Уходит.)
Л е н а. Что с ним?
В о л о д я. Зазнался. На друзей времени нет.
Л е н а. Так и открываются люди.
Затемнение.
В актовом зале, под лозунгом, — С у д а р у ш к и н и М е т е л к о.
М е т е л к о. До чего показуха надоела! Ты посмотри список. Умопомрачение. Кому нужна такая помпа? Ну, круглая дата, ну, юбилей — так зачем из личного факта биографии устраивать вокзал? Кто знает его, кому он дорог, те и сами придут. Нет, будут названивать, оповещать, руки выкручивать. И разве не понимают, что отрывать людей от дела, сгонять в торжественный зал — это унижение его же заслуг! Кто спорит — выдающийся ученый. Но если то, что он такой замечательный, нуждается в насильственном доказательстве, позвольте вам не поверить! (Садится за стол.)
С у д а р у ш к и н. Не надо. Нехорошо так об учителе…
М е т е л к о. Он бы и сам этого не одобрил, я уверен. А у него за спиной всякие Далидадзе процветают! И еще выступления им всем писать. О его заслугах… (Придвигает машинку, начинает печатать.)
С у д а р у ш к и н. Слушай, такой удобный повод. На юбилей соберутся все. И если мы используем трибуну… Чтобы поговорить с коллективом начистоту… Чтобы провозгласить нашу программу…
Метелко чешет затылок.
Скажи хоть слово…
М е т е л к о. Если я скажу — земля содрогнется.
С у д а р у ш к и н. Организация вечера в наших руках. Я вношу тебя в список выступающих.
М е т е л к о. Почему меня?
С у д а р у ш к и н. Другого шанса в ближайшее время не представится.
М е т е л к о (поднимается). Не надо, не нарушай моего покоя… Я давно решил. Я не желаю участвовать в пустой говорильне. Я никогда и ничего не буду говорить. Я буду молчать. И делать дело. То, что мы предприняли с лозунгом, — поступок. Говорить противно. Ты разве не видишь, что у нас на глазах все люди разделились на две группы: одни дело делают… пусть плохо, неумело, но делают и за это получают деньги, а другие получают за то, что говорят и учат, как надо делать, сами ничего не умея. Учат — и с трибун, и по радио, и по телевидению, — твердят, талдычат о качестве, с ума сойти можно. Не говорить, а делать! Вот мое кредо!
С у д а р у ш к и н. Вот это речь! Вот это голова!
М е т е л к о. В Англии зашел в русское кафе. На столах таблички: «Вас обслуживает ударник капиталистического труда». И я подумал: если бы в их условиях открыть фирму по мастерскому рассуждению о качестве, ведь она прогорела бы. Вылетела бы в трубу. Товары нужны, а не рассуждения. А у нас страна богатая… Один работает, а другой стоит рядом и рассуждает, что нужно делать, — и оба получают одинаково. Ведь это противоестественно, когда целая армия кормится тем, что ничего не делает, а только заботится о том, как и что нужно делать! Заткнуть им рот и дать инструмент в руки! Пусть делают, делают, делают, а после увидим, на что они способны. Ух, видеть не могу дармоедов!
С у д а р у ш к и н (восторженно). Ух, сильно! Законченное выступление. Хоть сейчас произноси.
М е т е л к о (откидывается на спинку стула, вытирает испарину). Устал. От чего? От сотрясения воздуха! А ведь душу вложил. Теперь буду успокаиваться, в себя приходить… И это вместо того, чтобы заняться полезным трудом… Нет, не проси. Нет… нет…
С у д а р у ш к и н. Как же так? Блестящее осмысление, ораторский дар!.. Если бы я так умел…
Метелко крутит ручку арифмометра.
Ну хорошо, ты не выступишь из принципиальных соображений, я из боязни, что не так и не то скажу, не сумею убедить. И в итоге — опять все промолчат.
Метелко неопределенно бурчит.
Если бы я был смелым! Но я боюсь. Боюсь и не скрываю этого. (Смотрит на Метелко.) Послушай…
Метелко трет залысины, молчит.
Ты меня слышишь?
М е т е л к о. Нет.
С у д а р у ш к и н. Ты демагог.
М е т е л к о. А ты трус.
С ненавистью смотрят друг на друга.
(Примирительно.) Ну хорошо, не будем.
С у д а р у ш к и н. А кто, кто все это произнесет?
Метелко молчит.
Ну хоть со мной-то поговори.
М е т е л к о. Что там у нас дальше? В нашей программной речи, которую некому читать?
С у д а р у ш к и н (заглядывает в листки). Что скоро не будет хлеба, масла, молока… Если не начнем работать…