Узнаёте? Алик ДеткинПовести
Шрифт:
Но дело, конечно, не в этом. А в том, что, читая каждый день по четыре газеты, я стад очень образованным в политическом отношении! Я лучше всех в нашем классе знал теперь о важных событиях, которые происходят у нас в стране и даже далеко-далеко за её границами, за рубежом.
Я рассказывал ребятам, что даже разные буржуазные газеты восторгаются нашими спутниками.
Потому что ими просто нельзя не восторгаться! И даже эти газеты признают, что мы обогнали Америку в очень важных научных вопросах.
Чтобы ребята не сомневались, я громко и абсолютно наизусть произносил названия всяких заграничных газет: «Фигаро», «Темпо»… И даже такие названия, которые выговорить
Лёлька Мухина заявила как-то, что я всё перепутал и что «Фигаро» — это вовсе не название газеты, а имя одного парикмахера из оперы «Севильский цирюльник». Она видела эту оперу в филиале Большого театра. Но тут Лёльку подняли на смех, и она чуть не разревелась. Впрочем, это давно известно: девочки не читают газет и совсем не разбираются в политике.
Я читал Степану Петровичу и книги тоже. Только у нас вышли небольшие, как это пишут в газетах, разногласия. Я больше всего люблю книги про войну, а Степан Петрович таких книг не любит. Ему тяжело вспоминать о войне: ведь он и в финской участвовал и в Отечественной. А в 1945 году под городом Кёнигсбергом его сильно контузило — и он с тех пор стал плохо видеть. И два сына его погибли на войне. Их фотографии висели на стене, над кроватью Степана Петровича, в красных, прямо до блеска отполированных рамках. И когда Витька начинал убирать комнату, Степан Петрович всегда просил его не трогать эти рамки, чтобы он случайно не поцарапал их, не попортил, не разбил стекло. Степан Петрович сам ухаживал за этими фотографиями.
У Степана Петровича большая лохматая голова. И вся белая, седая. А на лице рябинки попадаются… Иногда, когда я читаю газету или книгу, Степан Петрович вдруг задумывается о чём-то и опускает свою седую большую голову низко-низко… Я тогда могу замолчать, прекратить чтение, а он и не замечает. Я даже уйти могу — он и этого не заметит. И даже «до свидания» не скажет. О чём он думает? Что вспоминает?..
А иногда он бывает очень весёлым и тогда угощает нас всякими вкусными вещами. Даже неудобно получается: Витька накупит чего-нибудь к чаю, а мы сами всё это и съедим. И Степан Петрович очень доволен! В такие минуты он нас очень часто сравнивает со своими ребятами — с теми, которые на стене, в красных отполированных рамках.
— А мои вот сладкого не любили. Кислое им, бывало, подавай: капусту или огурцы… И мои тоже часто вслух читали газеты или журналы. Я тогда ещё видел вполне прилично. А они всё равно читали мне.
И ещё друг у друга книжку выхватывали — один говорит: «Моя очередь!», а другой: «Нет, моя!..» И такие книжки читали мне, которые сами чуть ли не наизусть знали. И всё предупреждали: «Вот сейчас будет самое интересное, вот сейчас!..»
— И я так часто делаю, — сказал я.
А Степан Петрович в ответ почему-то тихо-тихо погладил меня по голове.
Да, в общем, мы шефствуем над Степаном Петровичем. И я так увлёкся этим делом, что даже целых одиннадцать дней дневник не писал. А сегодня вот всё сразу и выложил.
Нет, не всё. Я совсем забыл рассказать об одном загадочном происшествии. Оно как раз и Степана Петровича касается.
Спускаюсь я однажды на третий этаж, вынимаю из почтового ящика все четыре газеты, вхожу в комнату и вдруг вижу на стене, возле балкона, полевой бинокль. Тот самый! Честное слово, тот самый, который я, согласно приказу, положил после уроков в свою парту. Я тогда в точности выполнил приказ: не стал подглядывать, куда исчезнет бинокль, кто именно придёт за ним. И зря не стал подглядывать! Сейчас бы я уже не ломал себе голову, не путался бы в разных дурацких догадках, кто и откуда узнаёт заранее о всех наших планах, кто вмешивается в них?!
Да, я-то полевой бинокль в парту положил, а он вдруг здесь, у Степана Петровича, на стене оказался!
— Степан Петрович, это тот самый бинокль, да? — спросил я тихо.
— Какой «тот самый»?
— Ну, который… возле моей кровати…
— Возле твоей кровати? Ты что-то путаешь, Сева. Этот бинокль — мой боевой спутник! Он со мной на всех фронтах побывал и столько видел всякого, что просто удивляюсь, как его линзы от ужаса не ослепли. Смерть он видел. И кровь, и дым…
— А тогда, ночью… его никто у вас не забирал? Его ведь вчера на стене не было. Он только сегодня появился.
— Брал его у меня один сосед по дому. Он астрономией интересуется.
— Ах, сосед?!
Нет, сосед Степана Петровича, конечно, не мог переслать бинокль в нашу квартиру: мы с ним и не знакомы вовсе! А может, это совсем не тот бинокль, в который мы с Витиком-Нытиком спутник наблюдали? Может, это просто двойник того бинокля? Ведь на свете, наверно, много одинаковых биноклей! Да, конечно…
А всё же странная какая-то история. И вообще много странного происходит со мной в последнее время. Что всё это значит? Не пойму. И никто, я уверен, не поймёт. Может быть, рассказать всё это моему старшему брату Диме? Нет, нельзя: он на смех поднимет, не поверит. И за колючего Нигилиста просто со свету меня сживёт. Он ведь у нас такой дисциплинированный, такой сознательный, будто и не школьник вовсе. Лучше дам ему своё сочинение проверить на тему «О чём я мечтаю».
Я всегда показываю Диме свои сочинения и его дневник, его тетрадки по литературе тоже люблю почитать на досуге. Он, между прочим, недавно написал сочинение про любовь в стихах Пушкина, за которое ему сразу поставили «пять с плюсом». Я ещё никогда не получал такой отметки.
А это сочинение — «О чём я мечтаю» — мне было особенно трудно писать. Ведь я мечтаю об очень многом: и о полёте на Марс, и о новых беговых «норвежках», и об альбоме с марками (особенно с треуголками!); и о том, чтобы наш Димка хоть раз в жизни получил двойку или хотя бы троечку с минусом и перестал быть для меня, как говорит мама, «живым укором»; и о том, чтобы меня приняли в нашу общешкольную футбольную команду, хоть когда-нибудь, пусть даже через десять лет (хотя я ведь тогда уже не буду школьником!); и о том, чтобы мою фамилию как-нибудь случайно пропустили в классном журнале — и тогда бы целую четверть не вызывали меня к доске; и о том, чтобы разгадать все таинственные случаи, которые произошли со мной в последнее время.
2 декабря
Моя парта стоит у самого окна, и мне было хорошо видно, как сперва, прямо напротив школы, появилась красная кирпичная коробка — всего в какой-нибудь метр высотой. Потом коробка стала расти, расти — и вот уже обогнала наш второй этаж, потом и третий, а потом всю нашу школу переросла. И вот, наконец, дом построен! Его оштукатурили, словно в новое белое платье одели, и он сразу стал красивым и каким-то таким чистеньким, что к нему и подходить было страшно: а вдруг дотронешься до стены — и след останется? Стены-то дома были очень чистыми, прямо белоснежными, а вот вокруг него и внутри скопилось столько строительного мусора, что, казалось, и за месяц не вывезешь!