Узник Бастилии
Шрифт:
И действительно, в четыре часа офицеры гарнизона пришли к де Лонэ, умолять его сдаться. Несмотря на могущество крепости, все чувствовали, что победа народа предрешена, казалось, весь Париж поднимается против Бастилии.
Де Лонэ, который
Толпа ворвалась в Бастилию. Герои, овладевшие неприступной твердыней, хотели стереть с лица земли самое воспоминание о ней. Наверху на башнях отрывались камни, разбивались пушки. Победители кинулись к камерам освободить заключенных. Некоторые узники, испуганные шумом, хотели защищаться; освободители выламывали двери и бросались к ним в об'ятия.
Но в одной из камер, которую взломали последней, нашли странного старика, который, сидя на полу, безучастно глядел на вошедших; он был совершенно лысый, без зубов и долгие болезни изуродовали его лицо.
Он не понимал происшедшего, как ни старались раз‘яснить ему его. Он был очень слаб и близок к помешательству.
— Как вас зовут? — спросили его.
Он долго думал и сказал:
— Меня звали Латюд, меня звали Данри, теперь же меня зовут бесконечностью.
Ему сказали, что он свободен, и предложили покинуть камеру.
— Только не на солнце, — закричал он, — я боюсь его.
Но вскоре он сделался равнодушным и позволил своим освободителям унести себя.
Толпа выходила из крепости, неся свои трофеи: впереди молодой человек с восторженным лицом нес пронзенную штыком бесчеловечную грамоту — правила Бастилии. Несли и ключи — огромные, ужасные, грубые ключи, истертые веками и горем человеческим. Затем выводили узников.
Латюда положили на траву, близ рва, где некогда, по пояс в воде, он вместе с Бастидом работал над своим освобождением. На его страдальческом лице медленно угасала жизнь.
Толпа восторженно приветствовала падение Бастилии. Те, кто вывел Латюда из камеры, забыв о нем, присоединились ко всеобщей радости.
— В ратушу! В ратушу! — кричали победители.
Когда вспомнили об узнике и подошли к нему, он был мертв. Солнечный свет и свобода оказались, действительно, смертельными для несчастного.